Там были разложены венки из виноградных побегов и роз.
– Талия сама сплела, - сказал он. - Она на меня дуется, если я покупаю на рынке готовые венки.
На ужин была подана разделанная меч-рыба. Я был не очень голоден, но старался как мог, потому что видел - он гордится искусством жены. Мы говорили о войне, в которой снова наступило затишье. Спартанцы, вопреки своему обычаю, опять назначили Лисандра командующим, и он опять брал деньги у Кира.
– Тебе не нравится рыба? - спросил он. - Она сказала, чтобы я спросил у тебя, достаточно ли остроты в соусе.
– Никогда не пробовал лучшей. Просто я услышал по дороге кое-какие новости, которые отбили мне охоту к еде. Насчет этих двух трирем, которые самосский флот захватил на днях; знаешь, что стало с гребцами? Их сбросили со скалы в море. Это, мол, научит их, как работать на ту сторону, которая в состоянии платить.
Он молча уставился на меня, потом проговорил:
– О Зевс! И вспомнить только, что говорилось в начале войны, когда так поступали спартанцы… Думаю, ты не помнишь. Мы совершенствовались день ото дня; последнее предложение было - отрезать пойманным вражеским гребцам правую руку… или, может, оба больших пальца? В Собрании кое-кто на меня волком глядел, за то что голосовал против… Я рад, что мы больше не служим на флоте, Алексий. Что ни услышишь с Самоса - все плохо.
Уже много месяцев флот ничего не делал. Навархи не доверяли один другому, а люди не доверяли навархам; домой постоянно доходили слухи, что то один, то другой берет взятки, - разговоры того сорта, которые лишали покоя спартанцев в Милете. Для них отравой было само знание, что там есть золото.
– Конон честен, - сказал я.
– Да. Один из дюжины. Хотел бы я знать, что думает Алкивиад у себя в крепости на горе. Говорят, оттуда видна половина Геллеспонта. Должно быть, временами он смеется, глядя со стены.
– Сегодня - День Саламина, - вспомнил я. - Семьдесят пять лет со дня битвы. Помнишь, как он устраивал праздники в день открывания бочек с новым вином? Как раз в День Саламина он рассказывал историю о персидском евнухе.
Мы посмеялись, а потом умолкли оба. В тишине я снова услышал, как она поет в глубине дома, только теперь потише - видно, сама вспомнила, что в доме чужой.
– Ты не пьешь, - заметил Лисий.
Мальчик-раб прибрал со стола и ушел.
– Пока не хочу больше, Лисий. Я и без того весел настолько, насколько меня развеселит вино.
И тут я заметил, что он смотрит на меня.
– Глубока печаль, которая доводит до страха перед вином, - произнес он.
– Ты идешь завтра на скачки? Каллий говорит, что победит гнедой.
– Похоже, так устроен мир. Если есть человек, которому хочешь сделать добро больше, чем любому другому, то обязательно увидишь, что этот человек терзает себе душу из-за того, чего ты дать ему не в силах.
– Ты давно знаешь? - спросил я.
– Неважно. Больше никто не знает. Не можешь ли ты снова найти себе женщину, вроде той, что была у тебя на Самосе?
– Поищу, пожалуй, на днях. Не суши себе голову, Лисий. Это безумие. Оно пройдет.
– Тебе надо жениться, Алексий. Да, я знаю, совет недорого стоит, но не сердись на меня. Если человек…
Его голос оборвался. Мы оба поставили кубки, вскочили со своих лож и бросились к двери.
Улица была пуста. Но гул все приближался, накатывался, словно дым, летящий большими клубами под ветром.
Это был не вопль, не стон, не причитания, какими женщины провожают покойника. И все же и то, и другое, и третье звучало в том шуме. Зевс дает человеку и доброе, и дурное, но больше дурного; и нет ничего нового в звуках горя. Но это не было горе одного, двоих или даже целой семьи. Это был голос Города, рыдающего в отчаянии.
Мы переглянулись. Лисий сказал:
– Мне надо поговорить с девочкой. Спроси пока у кого-нибудь, в чем дело.
Я стоял в портике, но никто не проходил мимо. Он что-то негромко говорил в доме. Уже в дверях он закончил:
– Доедай ужин, займись работой и жди меня.
Она ответила ровным голосом:
– Да, Лисий. Я буду ждать.
Какой-то человек кричал чуть дальше по улице. Я сказал Лисию:
– Не пойму толком. Он вроде бы кричит "все пропало" и что-то про Козью речку.
– Козья речка? Эгоспотамы? Мы как-то высаживались там, когда у нас треснула доска в обшивке. Примерно на половине пути через Геллеспонт, чуть севернее Сеста. Деревушка из глиняных хижин да песчаный берег. Козья речка? Ты, наверное, ослышался. Там ничего нет.
На улицах никого не было видно, только кое-где выглядывали из дверей женщины. Одна, от страха забыв приличия, окликнула нас:
– Что случилось, скажите, что случилось?
Мы покачали головой и пошли дальше. Шум шел с Агоры - такой, словно там проходило маршем войско. Эхо как будто неслось с далекого расстояния. Это был звук плача, начинающегося где-то у Длинных стен и расползающегося между Пиреем и Городом, точно боль вдоль руки.
Нам встретился человек, бегущий с Агоры. На бегу он бил себя кулаком в грудь. Когда я поймал его за руку, он вскинул глаза - это был взгляд попавшего в ловушку зверя.
– Что случилось? - спросили мы. - Что за вести?
Он покачал головой, как будто не умел говорить по-гречески.
– Я был на Мелосе, - пробормотал он. - О Зевс, я был на Мелосе! А теперь мы увидим это здесь!
Он вырвал руку и понесся к своему дому.
Там, где улица выходила на Агору, в самом узком месте она была забита людьми, пытающимися протолкаться вперед. Когда мы полезли в толчею, человек, пробивавшийся в обратном направлении, кое-как вырвался из толпы прямо перед нами. Он остановился на миг, шатаясь, и упал.
– Что случилось? - закричали мы.
Он оперся на локоть и вырвал прокисшим вином. Потом голова его качнулась к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151