— простонал Фердинанд, заметавшись на диване.
Отец припал к нему.
— Успокойтесь! — сказал доктор.
— Папа! — крикнул раненый. — Папа, дорогой, я уже не вижу тебя…
На губах его выступила кровавая пена. Лицо исказилось ужасом и отчаянием.
— Душно! — закричал Фердинанд.
Он вскочил с дивана и, протягивая руки, как слепой, подбежал к окну. Вдруг его руки бессильно опустились. Он двинулся назад, пошатнулся и упал на диван, ударившись головой о стену.
Потом еще раз обернулся к отцу, широко и с трудом раскрыл глаза, и две слезы повисли на его ресницах.
Адлер, дрожа всем телом, сел, обессиленный, возле него и стал вытирать своими большими руками мокрое от слез лицо и пену на губах.
— Фердинанд! Фердинанд! — шептал он. — Успокойся. Ты будешь жить, я отдам все свое состояние.
Вдруг он почувствовал, что сын тяжелеет в его объятиях и валится.
— Доктор! Приведите его в чувство, он теряет сознание!
— Пан Адлер, выйдите из комнаты! — сказал доктор.
— Почему я должен уйти? Я не могу уйти, когда сын нуждается в моей помощи…
— Больше он уже в помощи не нуждается, — тихо ответил доктор.
Адлер смотрел на сына, тряс его, теребил. На повязке, сбившейся на груди, показалось большое красное пятно. Фердинанд был мертв.
Старик обезумел. Он вскочил с дивана, отшвырнул ногой стул, оттолкнул доктора и выбежал во двор, а оттуда на шоссе.
По дороге он встретил одного из возчиков, перевозивших хлопок. Схватив его за плечи, Адлер крикнул:
— Знаешь?.. Мой сын умер!
Затем, отшвырнув его, побежал к будке привратника.
— Эй! Созовите к моему дому всех людей, пусть приходят… Сейчас же…
С такой же стремительностью он вернулся в комнату, где лежал его мертвый сын, и, сев против него, смотрел… смотрел…
— Почему так тихо? — спросил он. — Разве машина сломалась?
— Вы велели созвать всех рабочих, поэтому машину остановили. Все ждут вас во дворе, — ответил Иоганн.
— Зачем? Для чего? Сейчас же пошли их работать. Я не хочу, чтобы было так тихо. Скажи им, чтобы пустили машину и все станки. Пусть ткут, пусть прядут, двигаются, шумят…
Он схватился обеими руками за голову.
— Мой сын… сын… сын! — шептал он.
За пастором послали еще раньше, и как раз теперь он приехал и вбежал со слезами в комнату.
— Готлиб! — воскликнул он. — Господь послал нам тяжелое испытание, но будем уповать на милосердие его!..
Адлер долго глядел на него, потом сказал, указывая на останки сына:
— Смотри, Мартин, это я! Не его, а мой это труп! Если бы я не верил в это, я бы сошел с ума. Посмотри, — продолжал он, — здесь лежит моя фабрика, мое состояние, моя надежда!.. Но он жив! Скажи мне это, и вы все скажите. Это успокоит меня… О, сердце мое, сердце! Как оно болит!
Волна возмездия возвратилась.
Когда доктор и секунданты уехали, пастор стал уговаривать своего друга выйти из комнаты. Адлер послушался, и они пошли в сад. Поднявшись на пригорок, старый фабрикант поглядел по сторонам и заговорил:
— Если бы я мог…
Он раскинул руки.
— Если бы я мог все это охватить, задушить, бросить наземь и затоптать ногами вот так, так!.. Если бы я мог! Если бы мог!.. Мартин, ты не знаешь, что творится у меня в голове и как болит у меня сердце…
Он упал на скамью и продолжал:
— Там лежит мой мертвый сын, а я не могу ничем ему помочь. Знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, что через год, через месяц, может быть даже через неделю доктора найдут средство возвращать к жизни и излечивать таких раненых. Но тогда это уже не будет интересовать меня, а сейчас я готов отдать за такое средство все свое состояние и самого себя!.. Я продал бы себя, как собаку, как кусок ситца. И все же я не в силах ничего сделать.
Пастор взял его за руку.
— Готлиб, давно ты не молился?
— Разве я помню? Лет тридцать, а может быть, и сорок.
— Ты помнишь молитвы?
— Я помню… что у меня был сын.
— Сын твой теперь у бога.
Адлер поник головой.
— Какой же кровожадный этот ваш бог!..
— Не богохульствуй! Тебе еще придется встретиться с ним.
— Когда?
— Когда пробьет твой час.
Старик задумался, потом вынул из кармана часы с репетиром, нажал пружину, дождался боя и сказал:
— Мой час уже пробил, а ты, Мартин, поезжай домой. Там ждут тебя жена, дочка, приход. Радуйся» глядя на них, служи свои молебны, пей рейнское вино, а меня оставь в покое… У меня такое чувство, как будто я жду похорон всего мира и прислушиваюсь, скоро ли ударят в большой колокол, от которого у меня лопнет голова. Погибнет весь мир и я вместе с ним… Поезжай домой, Мартин! Я не нуждаюсь в друге, а тем более в пасторе. Твое испуганное лицо раздражает меня и приводит в уныние. И, наконец, я могу обойтись без няньки; я ведь сам вынянчил моего сына.
— Готлиб, успокойся, помолись!
Адлер вскочил со скамьи.
— Убирайся к черту! — крикнул он.
Затем бросился в глубь сада и через калитку убежал в поле.
Пастор не знал, что делать. Охваченный недобрыми предчувствиями, он вернулся в дом. Он хотел, чтобы кто-нибудь издали последил за Адлером, но слуги боялись своего хозяина.
Тогда пастор вызвал бухгалтера и сказал ему, что хозяин его близок к безумию и убежал в таком состоянии в поле.
— Ну! Ничего, — ответил бухгалтер. — Устанет и вернется успокоенный. Он всегда так делает, когда чем-нибудь сильно огорчен.
Прошло несколько часов, наступил вечер, но Адлер не появлялся.
Никогда еще в мастерских не было такого оживления, как сегодня, с той минуты, когда привезли раненого Фердинанда. Несчастье, случившееся с Гославским, тоже потрясло всю фабрику, напомнив людям о притеснениях, которые они терпели, а суровость хозяина вызвала возмущение; но в случае с молодым Адлером все происходило по-иному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27