Палящая жара, сверкающий красный песчаник. Потом — ни с чем не сравнимая прохлада мраморного дворца. Шаги гулким эхом отдаются от стен и высоких позолоченных потолков. Вот они проходят через большой зал, и дядя показывает ему музыкальный павильон, находящийся в глубине. Назим послушно смотрит. Они миновали просторный зал для аудиенций, множество роскошно убранных комнат и широких пустынных коридоров, прошли рядом с зенаной, миновали бани и сады, в которых журчали ручьи и сверкающие водопады обрушивались в бассейны. Купола и крыши павильонов настороженно следили за ними, пока они не скрылись во внутренних покоях, пока не закрылись за ними чеканные двери из меди и серебра. Они снова шли длинными, слабо освещенными коридорами, и из-за резных ширм доносились легкие шорохи и шепот. Наконец они вошли в комнату, стены которой были украшены причудливыми орнаментами и священными изречениями, выложенными из агатов и карнеолов, инкрустированными золотом, бирюзой и перламутром изумительных оттенков. Здесь их принял маленький, сморщенный человек, ограничивший на сей раз свою свиту только одним слугой.
Дядя почтительно приветствовал его. После непродолжительной беседы дядя представил его, двенадцатилетнего, маленькому человеку. Тогда он не мог и предположить, что в этот день, согласно наследственной преемственности, он навеки стал слугой наваба. Потом он покорно ждал несколько часов, пока наваб и его дядя тихими голосами обсуждали что-то. Затем они совершили церемонию прощания и удалились.
Прежде чем покинуть дворец, дядя повел Назима посмотреть Зеркальную комнату. Он уже слышал об этом чуде. Мириады крошечных стекол, вставленных в причудливые выступы и плоскости, образовывали странно блестящую, переливающуюся чешую. Он видел свое отражение в тысячах крошечных зеркал, существующих отдельно друг от друга. Чудесная комната, не так ли? Назим вежливо кивнул в ответ, хотя зрелище не тронуло его. Комната произвела на него точно такое же впечатление, как если бы он увидел просто белые стены. Что ему до всего этого? Дядя пристально наблюдал за ним, и только позже, гораздо позже, Назим понял, что это было в некотором роде испытанием. Ни малейшего проблеска удивления не промелькнуло на его лице, как и в душе.
Тогда дядя улыбнулся и повел его обратно через зал для аудиенций, где дворцовые слуги расступались перед ними, не смея поднять на них глаза. Назим никогда не думал, что его дядя такая важная персона. Он смотрел вокруг и видел на лицах слуг одно и то же выражение. Уважение? Бесспорно… но и что-то еще. Дядя укорил его за неуместное любопытство, но Назим все равно перехватывал летевшие им вслед быстрые взгляды и различил в глазах слуг отвращение и, совершенно точно, сильный, нескрываемый страх. Почему они боятся такого человека, как его дядя, — человека, который по крайней мере до сегодняшнего дня не обнаруживал значительного влияния на других людей? Позже он с улыбкой вспоминал, как недооценивал дядю, но в тот день его любопытству не было предела. Придворные, приближенные, слуги, ловкие притворщики, живущие во дворце, — все они внимательно и опасливо, стараясь не попадаться на глаза, следили за тем, как Назим с дядей медленно проходят мимо них. Назим с дядей: назначенный божественным соизволением ассасин, профессиональный убийца на службе у наваба Карнатика и назначенный сегодня его преемник — двенадцатилетний ученик. Они шли рука об руку, Бахадур-уд-Долах вел своего юного племянника домой…
Дверь в барак внезапно распахнулась, спугнув воспоминания Назима. Вернулись двое его соотечественников. Он расстелил на дощатом полу свое одеяло и лег, как всегда, повернувшись лицом к входу. Дверь распахивалась с неравными промежутками. Каждый раз он приоткрывал глаза и, убедившись, что опасности нет, снова закрывал их. Его товарищи возвращались по двое и по трое; никто не пришел в одиночку. Первый урок, подумал он про себя. Некоторые пытались сохранять независимый вид перед лицом неудач, но большинство вернулись с унылыми лицами, а иные и с синяками. Назим вздохнул и поудобнее устроился на жестких досках. То и дело его тревожный сон прерывался звуками шагов: заблудившиеся в ночи, запоздавшие ласкары ощупью пробирались к своим местам. Но завтра ему предстояло взяться за выполнение возложенной на него задачи.
* * *
«Сын мой, — так начиналось письмо, — когда ты прочтешь это первое и последнее мое письмо к тебе, я буду уже мертв. Если смерть моя окажется еще одним звеном в длинном ряду насильственных кончин, которые преследуют наш род, ты будешь пребывать в недоумении, осаждаемый сомнениями и вопросами, на которые не будет ответов. Джон, не пытайся искать ответа на них. Ты не удовлетворишь своего любопытства. Твоя месть никогда не осуществится. История рода Ламприеров так похожа на историю рода Атридов лишь потому, что совет, который я даю тебе, всегда запаздывал и ему никогда не следовали. Полагаю, что ты будешь читать это письмо в Лондоне или на пути к нему. Выполни все дела, которые предстоят тебе, и уезжай. Что касается моих бумаг… — Дочитав до этого места, Джон посмотрел в дальний угол комнаты, где стоял его дорожный сундук, наполненный этими бумагами. — … то просто сожги их. Не утруждай себя их чтением. Боюсь сказать тебе больше, просто сделай, как я прошу, и душа моя упокоится с миром».
Письмо было без подписи, но почерк, без сомнения, принадлежал отцу. Какую месть он имел в виду? И откуда он знал, что умрет насильственной смертью? Чем больше Джон думал о письме отца, тем больше осаждали его эти и другие вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45