Он попятился, чтобы лучше видеть, и погрузил шпору в мышиное брюшко.
– Ну! Что я тебе говорил?
Дронт понюхал мышь, внутренности которой вывалились, как губы феи.
– Это он не специально, – сказал второй носильщик. Дронт задумчиво наклонил голову, а потом, явственно хрустнув позвонками, схватил мышь клювом. Раздался тонкий писк. Первый парень протянул руку за выигрышем. Но дронт не съел неожиданную добычу: он выронил мышь на пол и тотчас же забыл о ее существовании.
Увидев печальный исход этого эксперимента (и опасаясь, что в одно прекрасное утро мне скажут, что попугай подавился кровяной колбасой или удода задушил хорек), я приказал своим подручным не притрагиваться к животным. За день мы одолевали немалое расстояние. Мои люди шли пешком за груженой телегой, а я ехал верхом на осле. В полдень и ближе к вечеру престарелый медведь усаживался на задницу, словно двоечник, оставленный в наказание в классе после уроков, и наблюдал, как я ковыляю от клетки к клетке, разнося корм, который мне присоветовал безутешный служитель графа Ульма. Я был уверен, что, доставленные в сохранности, эти экзотические животные восстановят веру герцога в мои достоинства и что он снова прислушается к моим уверениям в том, что моя единственная забота – обеспечение его счастья.
Когда мы добрались до зеленых крепостных стен замка Фельсенгрюнде, стояла непривычная жара. Подъем на гору с тяжелым, копошащимся грузом был медленным и трудоемким. Лошади напрягались изо всех сил; возницы понукали коней и потели; болтливые попугаи, казалось, неимоверно размножились в узком ущелье. Уже после перевала Богоматери дорогу обступили немытые дети: рахитичные доходяги, покачивавшиеся на тонких ножках. Я позволил своим сентиментальным спутникам выставить напоказ птиц, медведя и пугливых черепах – на потеху этим детишкам. Наконец мы взобрались на знакомый холм – гремя клетками и соря перьями (а медведь в своей клетке печально попукивал) – и прибыли под стены замка, которые за три месяца нашего отсутствия успели помыть и подновить.
Альбрехт Рудольфус вновь улыбался при виде меня. Он был одет в мантию Ордена и льняной камзол с шелковой вышивкой, очень нарядный и красивый. На блестящей цепи висело нечто, похожее на рубиновый кулон, который при ближайшем рассмотрении (произведенном вашим рассказчиком, пока герцог ворковал над съежившейся черепахой) оказался пузырьком с ярко окрашенной жидкостью. Герцог немного повозился с забавными попугаями, согласился, что пара павлинов просто необходима в дворянской усадьбе, и послал на кухню за мясом. Ухватив свиную ногу каминными щипцами, он вытянул руку и просунул лакомство в клетку медведя.
– Ничего, ничего, – сказал Альбрехт Рудольфус. – Он не единственный, кто теряет аппетит после долгой дороги. Чего-то удод такой грустный, ему нужно дупло, чтобы он устроил себе гнездо. Я надеюсь, вы подрезали ему крылья, а то ведь он может и улететь. А здесь у нас… Господи Боже!
Дронту уже нездоровилось. Даже смотритель зверинца в самом Ульме не знал, чем его надо кормить. Голландцы продали вместе с птицей два мешка загадочной тропической ягоды, высушенной на соленом морском воздухе, но их семена не взошли, как предполагалось, после путешествия через дронтовы кишки, и мне пришлось взять птицу без единого зернышка – вернее, ягодки, – ее любимой еды. Объясняя это герцогу, я размышлял о своей ответственности. Пока что моей единственной заботой в жизни было мое собственное выживание. А теперь от моей доброты зависели жизни других тварей Божьих.
– Замечательный подарок. Молодец, Томмазо. Герцог погладил меня по голове.
Но прежде чем я успел ответить на его благодарность, он развернулся и побрел обратно к библиотеке искусств.
– Ваша работа, – сказал я слугам и подбоченившимся грузчикам, – еще не закончена. С сего дня двор перед банкетным залом становится герцогским зверинцем.
Меня потрясло ощущение возвращающегося могущества! Томмазо Грилли достаточно было лишь породить идею, и она сразу же начала воплощаться. Я чувствовал – как другие, наверное, чувствуют признаки зарождающейся любви, – что пришел подходящий момент для того, чтобы эфемерная идея стала принимать материальные формы: то, что жило лишь в воображении, вскоре приобретет плоть и зримую форму при помощи пары-тройки дюжин рабочих рук.
Адольф Бреннер вышел из своей мастерской, отряхивая грязную робу. Он спросил меня, как мне нравится состояние герцога.
– Великолепно. Пока меня не было, ты не показывал ему свои автоматы?
– Нет, конечно, нет.
– Но они ведь готовы?
– Осталось всего ничего: пара мазков краски. Ты куда?
– Ты можешь гордиться своими достижениями, Адольфо. Заводные дети. Маленький подвиг инженерии.
Я весело шагал, несмотря на ноющие после долгого сидения на ослиной спине ноги, к герцогу, который ждал меня – весьма вероятно, с бутылкой хорошего рейнского, – в святая святых, у себя в кабинете. Изобретатель схватил меня за воротник.
– Слушай, Томмазо, появился новый…
– …задор в походке герцога?
– Твое отсутствие в Фельсенгрюнде…
– …вдохнуло новую жизнь в нашу дружбу? Ты совершенно прав, дорогой Адольфо.
Глухой и самодовольный, я шагал в сторону библиотеки. Снаружи она выглядела как обычно. Стражник у входа вытянулся по струнке. Я поприветствовал его ленивой улыбкой и прошел мимо.
Внутри библиотеки, где раньше были статуи и гравюры, теперь зияла дыра с разбросанными там и тут кучами песка, грудами кирпича и строительным инструментом.
– Что… Что это такое?
– Вот об этом я и пытался тебе рассказать. Герцог переносит сюда свои покои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149