Какая-то молодая толстушка взяла меня за руку, словно я был раненой птицей, и усадила в углу мастерской, пока мужчины срезали тело. Они не думали, что оно будет таким тяжелым, и поэтому не удержали – повалились на пол с ним вместе.
Адольф Бреннер не оставил предсмертной записки: ни фразы из стоиков, ни извинений перед живущими. Кто-то всучил мне сосновый ящик с моим именем, написанным на крышке черной краской. Внутри я обнаружил улыбающегося Терциуса. В бедре куклы зияла прореха, зашитая белым шнуром, ярко выделявшимся на коричневом фоне ткани. Я ощупал рану пальцем – монеты. Золотые дукаты. Прощальный подарок Адольфа Бреннера. Поняв этот потусторонний намек, я выскочил из мастерской, стараясь не смотреть на безжизненное лицо, прикрытое мешковиной. Никого в этой зловещей тьме не удивило, что я унес с собой сентиментальный подарок на память: улыбающегося механического ребенка.
Возмущенные его богопротивной кончиной капеллан и исповедник герцогини отказались проводить поминальную службу. Бог в своем бесконечном великодушии не прощает людского отчаяния. Часть денег, оставшихся в бедре автомата, я потратил на взятки, пока четверо крепких слуг, способных вырыть яму в мерзлом грунте, не согласились пойти со мной на постыдное погребение. Мы похоронили Адольфа Бреннера на перекрестке дорог к югу от города Фельсенгрюнде. Я воткнул в безымянный могильный холмик крест из грубо связанных палок, но священник, настоявший на своем присутствии при захоронении, велел его убрать. Я не знаю, успел ли кто из рьяных христиан вырезать Бреннеру сердце, как вроде бы полагается поступать с самоубийцами. Всей душой надеясь, что он все же остался нетронутым, я нацарапал на льду псевдоним своего друга. Я ведь так и не узнал его настоящего имени.
Когда я вернулся с похорон Адольфа Бреннера, меня ждал вызов на аудиенцию к Альбрехту, XIII герцогу Фельсенгрюнде. Я не ожидал от него соболезнований моей потере; я даже не сомневался, что герцог вновь примется утомлять меня своими видениями, словно все, что он видел во сне, случилось с ним наяву. В последнее время англичанин, похоже, отдалялся от него, вынуждая герцога в одиночку обуздывать суету своего сознания. Мне не хотелось заполнять эту брешь, и я даже не стал отряхивать грязь со своих сапог перед тем, как предстать пред светлые герцогские очи.
– Ваша светлость?… Вы тут?
На крышке стола появилось четыре бледных боба; они проросли в пальцы; на столе распласталась рука, и, наконец, герцог обозначился целиком. Я успел привыкнуть к его приступам меланхолии, но меня поразили его опухшие глаза, всклокоченная борода и глубокие морщины на лбу.
– Вы нездоровы, милорд?
Герцог с тревогой ощупал горло.
– А я выгляжу нездоровым?
– Нет, уверяю вас.
Альбрехт нащупал свое кресло и тяжело опустился в него.
– Вы… вы что-то уронили?
– В смысле?
– Ну… ваша светлость, вы были под столом…
– А почему бы мне и не побыть под столом? Разве у простолюдинов кто-то требует объяснений, почему они прячутся за мебелью?
– Я совсем не хотел…
– Так почему же герцогу нельзя вести себя как ему вздумается? Боги, за что вы меня прокляли? – Альбрехт неуклюже нагнулся, подобрал с пола серебряный кинжал и поманил меня пальцем, толстым, как сосиска. Он прикусил нижнюю губу; на его поредевших усах висели остатки еды сомнительного вида. Он торопил меня и, пыхтя от нетерпения, ухватил за воротник. Я стукнулся подбородком о край стола. Я не решился протестовать, когда он нашарил мою руку, вцепился в запястье, разжал мне пальцы и вложил в ладонь обезьянью лапку.
– Унеси это, – сказал он. – Я не хочу, чтобы она была рядом. Загадывай желания, если хочешь. Мне от нее не нужно ничего.
– Вы хотите, чтобы я перенес проклятие на себя?
– Ты мне друг или нет?
Я задумался над ответом. Стоило ли, учитывая сложившуюся ситуацию, претендовать на подобную привилегию?
– Милорд, это же обыкновенная безделушка. У нее нет власти над добром или злом: вам нечего бояться.
Герцог побледнел.
– Я видел сотни таких… они заползали, подобно темным паукам, мне в постель, чтобы меня задушить.
– Альбрехт, – сказал я, – сожгите Аркану.
Его лицо, бывшее прежде бледно-восковым, теперь стало свекольным; он с ужасом уставился на мои богохульные губы.
– Вы проводите все свое время в обществе мертвых вещей. Человек не может жить в мавзолее.
– Это твой мавзолей. Ты построил его и похоронил меня внутри.
– Ваша светлость… пожалуйста… успокойтесь.
– Унеси ее, я сказал.
Я кивнул – с комом в горле – и положил волшебную лапу в карман. Попытался умиротворить герцога улыбкой, но она, должно быть, выглядела гримасой ужаса. Может, послать к лекарю за успокоительным?
– А где… ваша светлость, где красный эликсир?
– Откуда я знаю? Пузырек пуст. Я зову и зову, но Нотт не отвечает. А боли… Боли возвращаются, я это чувствую… – Альбрехт почесал грудь, потом схватился за свой необъятный живот. – Если бы я только мог выдавить стул.
– А другой пузырек… кармелитская вода?
– Кончилась, – всхлипнул герцог. – Все кончилось.
Столкнувшись со столь явным расстройством герцогского ума, я ощущал только жалость к себе. Может быть, где-то в темном углу прятался Нотт, ласкавший лезвие клинка? Или Шнойбер вернулся из странствий раньше назначенного, решив обессмертить меня в качестве одного из своих экспонатов?
– Я попытаюсь найти вам алхимика, – сказал я.
Альбрехт выскочил из-за стола и упал на колени. Его мокрые, слюнявые губы прижались к моим; он всхлипнул и прижался к моей груди.
– Не оставляй меня, умоляю. Я боюсь. Ты – мой единственный друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149