ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
— А вот наскочит сейчас корабль наш на подводный камень, и от всего этого кипения не останется через несколько мгновений ничего… Так зачем же и терзаться так? Знаю я только одно то, что я решительно ничего не знаю, — дальше этого человек, как он ни пыжится, не уйдёт…»
Он поднял глаза в искрящееся небо. Там был глубокий и светлый мир. И хотелось Филету, чтобы и в его душе было так же звёздно и тихо, и прекрасно. Неподалёку послышался красивый и убеждённый голос: заговорил отдохнувший Аполлоний из Тианы. Но его покрыл весёлый смех римлян.
— Нет, клянусь Артемидой Эфесской, во всех моих бедствиях истинное утешение приносила мне только Киприда! — весело крикнул Серенус. — Только одна она… Вы помните гимн Лукреция светлой богине?
— Ну, ну, прочти, — сказал Петроний. — Ты читаешь замечательно…
И в звёздном сумраке, под ровное журчанье воды под носом корабля, красивый голос начал:
— Aeneadum genetrix, hominum divrumque voiuptas,
Alma Venus!..
IV. ИУДЕЙ
В те самые торжественные, золотые часы вечера, когда лёгкий Нептун под всеми своими парусами, подымая на себе целый груз дум, чаяний и грехов века, нёсся среди туманно-голубых островков к солнечным берегам Эллады, в Коринфский залив входила с запада богатая трирема, роскоши которой мог бы позавидовать сам цезарь. Принадлежала она Иоахиму, иудею, одному из богатейших людей того времени. Он вёл огромные торговые и банкирские дела со всем миром. Достаточно сказать, что он только что устроил римскому правительству займ в триста миллионов сестерций…
Трирема ходко шла голубым заливом. На корме её, на пышном ковре, среди пёстрых подушек сидел сам Иоахим, красивый и сильный мужчина лет пятидесяти, с заметной уже проседью в пышных чёрных волосах под богатым тюрбаном. Он внимательно просматривал какие-то списки, которые тут же спускал в предназначенное для них серебряное ведёрко. Его magister epistolarum — секретарь, — египтянин Мнеф, почтительно сидел в стороне с восковой табличкой и грифелем в руках, дожидаясь распоряжений владыки…
Иоахим был человек совершенно исключительный. Над ним не имел власти ни древний закон иудейский, ни суровая традиция их, ни общепринятые мнения. Сын очень богатого саддукея, он в молодости увлекался всем, чем молодости увлекаться свойственно: блистал на палестре, был своим человеком в области литературы, искусства, философии, уходил с головой в религиозные искания. Но все это быстро отгорело в нем, оставив по себе только кучку серого пепла в душе. Когда умер его отец, он бросил Иудею и кипевший неугасимыми смутами Иерусалим и уехал в Рим. По дороге, в Афинах, он встретился со знаменитой красавицей-гетерой Эринной, пленился её блистательной красотой и умом, не колеблясь, предложил ей стать его женой и вместе с ней продолжал свой путь. Он быстро осмотрелся в огромном городе, нашёл доступ ко двору, перезнакомился со всем, что было в Риме выдающегося во всех областях жизни, все взвесил на каких-то незримых весах и вдруг купил в Сицилии, вокруг Тауромениума, огромные земли, а на скале, над Mare Siculum, с быстротой волшебной воздвиг себе сказочный Дворец, где и отдыхал со своей красавицей-женой.
И ни единый человек в мире не знал тайной думы его, которая зародилась в нем ещё на родине, в Иерусалиме, когда ему пришлось впервые столкнуться с миром язычников. Он, образованный, знатный и богатый юноша, сразу почувствовал ту стену если не ненависти, то какого-то снисходительного презрения, которое жило во всех этих чужеземцах к нему, иудею. Ум крупный и прямой, он очень хорошо понимал, что все эти рассуждения о какой-то там благородной эллинской или римской крови вздор, но тем не менее этот вздор был факт, с которым нужно было очень и очень считаться даже там, где он был нужен, где за ним ухаживали, где его доброго расположения искали. И вот в его молодой, страстной и смелой душе зародилась смутная ещё мечта: доказать всему этому пышному и жадному миру своё превосходство, поставить его перед иудеем на колени. Но только тогда, когда приехал он в Рим и увидел как силу его, так и слабость своими глазами, только тогда молодая мечта иудея приняла определённые и чёткие формы мысли, мысли новой, небывалой, огромной, которая скоро заполнила все его существо.
В огромной библиотеке его в Тауромениуме были особые полки, на которых была им тщательно собрана вся литература против иудеев. Был тут и Манефон, египетский историк, живший почти четыре века назад; и Посидоний из Апамеи, который имел в Родосе стоическую школу и который первый приписал иудеям обоготворение ослиной головы; был Аполлоний Молон, современник его; был Цицерон, знаменитый оратор, видевший в иудейской религии лишь варварское суеверие, а в иудеях лишь народ, рождённый для рабства; был Лизимах, о жизни которого ничего неизвестно; Херемон, александриец, жрец и стоик; был знаменитый Апион, египтянин, историк, критик, филолог и эстет, которого император Тиверий звал cymbalum mundi, «колоколом мира», но которого, как сострил Плиний, лучше было бы назвать propriae famae tympanum, то есть «барабан собственной славы». Много было врагов у иудейства, и заставить их прийти с повинной головой было бы сладко горячему сердцу Иоахима.
В уже заметно разлагающемся Риме он очень быстро понял, что, как ни многочисленны тут храмы всяких богов, единственный подлинный бог этого умирающего мира все же золото. Алтари других богов легко опрокинуть. И они даже и были опрокинуты: настоящей веры в них уже не было… И власть, к которой там так рвались все эти патриции и плебеи, не стесняя себя в средствах, была опять-таки только средством завладеть золотом. А если богатство главная сила мира, то и надо эту силу прибрать к рукам и этим путём заставить весь этот наружно ещё крепкий, но внутренне гнилой мир стать на колени перед презренным иудеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Он поднял глаза в искрящееся небо. Там был глубокий и светлый мир. И хотелось Филету, чтобы и в его душе было так же звёздно и тихо, и прекрасно. Неподалёку послышался красивый и убеждённый голос: заговорил отдохнувший Аполлоний из Тианы. Но его покрыл весёлый смех римлян.
— Нет, клянусь Артемидой Эфесской, во всех моих бедствиях истинное утешение приносила мне только Киприда! — весело крикнул Серенус. — Только одна она… Вы помните гимн Лукреция светлой богине?
— Ну, ну, прочти, — сказал Петроний. — Ты читаешь замечательно…
И в звёздном сумраке, под ровное журчанье воды под носом корабля, красивый голос начал:
— Aeneadum genetrix, hominum divrumque voiuptas,
Alma Venus!..
IV. ИУДЕЙ
В те самые торжественные, золотые часы вечера, когда лёгкий Нептун под всеми своими парусами, подымая на себе целый груз дум, чаяний и грехов века, нёсся среди туманно-голубых островков к солнечным берегам Эллады, в Коринфский залив входила с запада богатая трирема, роскоши которой мог бы позавидовать сам цезарь. Принадлежала она Иоахиму, иудею, одному из богатейших людей того времени. Он вёл огромные торговые и банкирские дела со всем миром. Достаточно сказать, что он только что устроил римскому правительству займ в триста миллионов сестерций…
Трирема ходко шла голубым заливом. На корме её, на пышном ковре, среди пёстрых подушек сидел сам Иоахим, красивый и сильный мужчина лет пятидесяти, с заметной уже проседью в пышных чёрных волосах под богатым тюрбаном. Он внимательно просматривал какие-то списки, которые тут же спускал в предназначенное для них серебряное ведёрко. Его magister epistolarum — секретарь, — египтянин Мнеф, почтительно сидел в стороне с восковой табличкой и грифелем в руках, дожидаясь распоряжений владыки…
Иоахим был человек совершенно исключительный. Над ним не имел власти ни древний закон иудейский, ни суровая традиция их, ни общепринятые мнения. Сын очень богатого саддукея, он в молодости увлекался всем, чем молодости увлекаться свойственно: блистал на палестре, был своим человеком в области литературы, искусства, философии, уходил с головой в религиозные искания. Но все это быстро отгорело в нем, оставив по себе только кучку серого пепла в душе. Когда умер его отец, он бросил Иудею и кипевший неугасимыми смутами Иерусалим и уехал в Рим. По дороге, в Афинах, он встретился со знаменитой красавицей-гетерой Эринной, пленился её блистательной красотой и умом, не колеблясь, предложил ей стать его женой и вместе с ней продолжал свой путь. Он быстро осмотрелся в огромном городе, нашёл доступ ко двору, перезнакомился со всем, что было в Риме выдающегося во всех областях жизни, все взвесил на каких-то незримых весах и вдруг купил в Сицилии, вокруг Тауромениума, огромные земли, а на скале, над Mare Siculum, с быстротой волшебной воздвиг себе сказочный Дворец, где и отдыхал со своей красавицей-женой.
И ни единый человек в мире не знал тайной думы его, которая зародилась в нем ещё на родине, в Иерусалиме, когда ему пришлось впервые столкнуться с миром язычников. Он, образованный, знатный и богатый юноша, сразу почувствовал ту стену если не ненависти, то какого-то снисходительного презрения, которое жило во всех этих чужеземцах к нему, иудею. Ум крупный и прямой, он очень хорошо понимал, что все эти рассуждения о какой-то там благородной эллинской или римской крови вздор, но тем не менее этот вздор был факт, с которым нужно было очень и очень считаться даже там, где он был нужен, где за ним ухаживали, где его доброго расположения искали. И вот в его молодой, страстной и смелой душе зародилась смутная ещё мечта: доказать всему этому пышному и жадному миру своё превосходство, поставить его перед иудеем на колени. Но только тогда, когда приехал он в Рим и увидел как силу его, так и слабость своими глазами, только тогда молодая мечта иудея приняла определённые и чёткие формы мысли, мысли новой, небывалой, огромной, которая скоро заполнила все его существо.
В огромной библиотеке его в Тауромениуме были особые полки, на которых была им тщательно собрана вся литература против иудеев. Был тут и Манефон, египетский историк, живший почти четыре века назад; и Посидоний из Апамеи, который имел в Родосе стоическую школу и который первый приписал иудеям обоготворение ослиной головы; был Аполлоний Молон, современник его; был Цицерон, знаменитый оратор, видевший в иудейской религии лишь варварское суеверие, а в иудеях лишь народ, рождённый для рабства; был Лизимах, о жизни которого ничего неизвестно; Херемон, александриец, жрец и стоик; был знаменитый Апион, египтянин, историк, критик, филолог и эстет, которого император Тиверий звал cymbalum mundi, «колоколом мира», но которого, как сострил Плиний, лучше было бы назвать propriae famae tympanum, то есть «барабан собственной славы». Много было врагов у иудейства, и заставить их прийти с повинной головой было бы сладко горячему сердцу Иоахима.
В уже заметно разлагающемся Риме он очень быстро понял, что, как ни многочисленны тут храмы всяких богов, единственный подлинный бог этого умирающего мира все же золото. Алтари других богов легко опрокинуть. И они даже и были опрокинуты: настоящей веры в них уже не было… И власть, к которой там так рвались все эти патриции и плебеи, не стесняя себя в средствах, была опять-таки только средством завладеть золотом. А если богатство главная сила мира, то и надо эту силу прибрать к рукам и этим путём заставить весь этот наружно ещё крепкий, но внутренне гнилой мир стать на колени перед презренным иудеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153