— Это было известно ещё и древним. Но не всегда все же: для меня он постарался и откопал такое сокровище, за которое я не возьму не только всех кладов Дидоны, но и всей римской империи! — воскликнул он и, опять поцеловав её захолодавшую от ночного ветра щёчку, вдруг унывно заговорил:
— Плачьте вы, Венеры, Купидоны,
Плачьте все, любезнейшие люди:
Воробей пропал у моей милой,
Воробей, утеха моей милой…
Пуще глаз она его любила…
Эпихарида звонко рассмеялась.
— А это чьё?
— Все его же, друга моего Катулла. Твоё невежество повергает меня в бездну самого чёрного отчаяния…
На ранней зорьке прошли в нежно-розовом тумане вдали Сцилла и Харибда. Потом в дымке прошёл мимо Панорме, старая финикийская колония у подножия крутого утёса. Вдали темно-синей пирамидой стояла грозная Этна под султаном белого дыма… Потом слева далёким маревом всплыл порт Эмпедокла, а над ним Агригентум, в древности пышный Акрагас, который Пиндар называл «прекраснейшим из городов смертных». Теперь, при римлянах, он совсем захудал, и тихим, глубоким сном спали там теперь среди серебра оливковых рощ прекрасные храмы… А впереди все яснее и яснее проступал берег Африки…
— Так же вот, было время, подъезжал к Карфагену Эней, — проговорил задумчиво Серенус. — Но тогда Карфаген был во всей славе своей. Задал-таки он Риму перцу!.. Но, как видишь, о свет очей моих, спорить с Римом не совсем безопасно. Впрочем, не будем гордиться:
Нынче жребий выпал Трое,
Завтра выпадет другим…
Но только это не из Катулла. Смотри, прелестная, не спутай…
Разрушенный до основания победителями-римлянами, Карфаген теперь снова встал из своих развалин. Это был уже не прежний славный Карфаген, корабли которого бороздили все моря тогдашнего мира, но значительный все же город, который бойко торговал со всем побережьем Средиземного моря. Население сбежалось посмотреть подход римских кораблей. Цезалий Басс напряжённо всматривался в широкую картину города, и его брала оторопь: во сне все было не так! И холодный пот проступил у него на лбу.
По песчаным отмелям расхаживали длинноногие фламинго и при приближении судов, раскинув свои пурпуровые крылья, медленно отлетали подальше. Караван обогнул длинный полуостров и вошёл в купеческую гавань Мандракий, где теснились суда, а по набережным всякие склады, а затем через узкий проход вошёл в Котон, военную гавань. Окружённая высокими стенами, она была подобна огромной волшебной зале с лазурно-кристальным полом, в котором отражались ряды стройных колонн, и сапфировой кровлей неба. И когда головной корабль ошвартовался, Анней, подавая руку Эпихариде, с улыбкой обратился к своей возлюбленной:
— Сойди ж, блестящая улыбкой Эрицина
Тебя Амур и Смех сопровождают в путь…
Но это из Горация дитя. Не спутай… Я первым делом отправлюсь сейчас в бани, а рабы позаботятся о тебе. Впрочем, приказ был послан заранее, и недостатка у тебя не будет ни в чем. Vale!
И он с улыбкой поднялся в богатые носилки, которые, окружённые толпой зевак, уже поджидали блестящего патриция.
С утра под руководством совсем растерявшегося Цезелия — явь не была похожа на сон ни в чем — начались наугад поиски таинственных пещер Дидоны. Наряд легионеров строго держал праздную толпу в отдалении. Серенус пришёл, с улыбкой посмотрел на рабов, рывшихся на окраине города в мусоре веков, и вскоре во главе отряда нумидийских всадников ускакал в пустыню за львами.
Целых три дня отсутствовал он. Но каждый день чёрный всадник прилетал к тоскующей Эпихариде с вестью, что её милый цел, что он лихо бьётся с царями пустыни и что скоро будет у её маленьких ножек. Всегда в нежном послании его к милой были певучие стихи о любви, и сам он казался Эпихариде каким-то стройным, певучим стихом… И вот, наконец, явился он, опалённый ветрами пустыни и жгучим солнцем, бодрый, крепкий, весёлый, и Эпихарида, вся огонь, выбежала в прохладный атриум, где рабы уже растягивали по мозаичному полу песочно-жёлтые шкуры убитых зверей. В особенности одна шкура поразила красавицу своей величиной и белым оскалом ужасающей пасти. Прижавшись к милому, — львов даже мёртвых было страшно — она вдруг тихонько шепнула ему:
— Вот так бы и того… на Палатине…
И тонкие ноздри её раздулись.
— Ну и насолил же тебе наш Агенобарб, по-видимому! — громко захохотал Серенус.
— Ненавижу кровавую свинью! — даже побледнела она. —И как, как можете вы, римляне, терпеть над собою этого шута… кучера… матереубийцу?!
Он со смехом обнял её…
А вечером, когда на западе, к Геркулесовым Столпам, пылал торжественный закат, они пошли бродить по городу. Они поднялись на холм, на котором стояла некогда Вирза, цитадель. Там в последний день Карфагена разыгрались невероятные ужасы, но теперь от грозной твердыни осталось только несколько камней…
— Тут стоял пышный храм Ваала, которому карфагенцы приносили в жертву детей, — тихо говорил Анней. — А тут ещё более пышный храм Эскулапа, покровителя Карфагена, а рядом — жилище Дидоны. На том холме возвышался дивный храм Астарты. Богиня простирала прекрасные руки свои к людям, и в одной руке её были листья лотоса, дающие забвение всего, а вокруг головы, украшенной серпиком луны, было сияние…
Они спустились в Магалию, лучшую часть города, где под пышными пальмами дремали виллы богачей и плескали фонтаны. Дальше в тени душистого тимьяна, роз, пиний и сикомор спало кладбище.
— Так, будет время, уснём и мы, о Астарта души моей! Так пусть же среди мёртвых камней этих, на берегу, где некогда любили Эней и Дидона, прозвучит под звёздами твой сладкий поцелуй, божественная!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153