Партия Элеазара была уничтожена. В стенах остались теперь только две партии. Много повстанцев уже корчилось и вопило на крестах вокруг стен…
Тит с Тиверием Александром ездили среди зловонного леса крестов вокруг города, отыскивая уязвимое место. Но сделать было, по-видимому, ничего нельзя. Были выдвинуты вперёд баллисты, и через стены полетели огромные камни.
— Летит! — пометив белый камень на полёте, кричали дозорные со стен и башен.
И сейчас же за их криком раздавался сокрушительный удар, а иногда и вопли…
Легионеры, прикрывшись черепахой, дружно раскачивали тараны. И как ни невероятны были в своей толщине и крепости эти стены, все же под ударами железных лбов этих и они местами начали слегка подаваться. И вот в брешь первой, северной стены на пятнадцатый день осады полились рекой шлемоблещущие калигатусы, потные, раскалённые боем, предвкушающие богатую добычу… Окрылённые успехом, римляне дружно взялись за вторую стену. Но нарастала и ярость осаждённых, которые во время приступов оставляли борьбу между собой и общими силами отражали страшного врага. С крыш яростно бились с римлянами женщины. Но — была взята и вторая стена…
— Переговори с твоими земляками о сдаче, — сказал Тит Иосифу. — Сопротивление не поведёт ни к чему. Подожди, я выведу свои легионы на открытое место для раздачи жалования, а твои сородичи пусть со стен полюбуются…
Он повелел легионерам снять со щитов чехлы, и все окрестности заблистали оружием. Со стен и крыш города на это развёртывание вражеских сил смотрели тысячи любопытных, и дух города упал. Иосиф, выбрав местечко побезопаснее, стал в позу, начал красноречивую речь к изнемогающим иерусалимцам:
— Вы боретесь не только против римлян, но и против Бога, — красиво разводя руками, уверял он осаждённых. — Над вами висит уже голод и страшная смерть. Я знаю, что опасность витает и над головами моих родителей, которых вы томите в тюрьме, и над моим издревле известным родом… Вы, может быть, думаете, что это из-за них я советую вам сдаться… Нет, убейте их, берите мою собственную кровь за ваше спасение!.. Я сам готов умереть, только бы смерть моя образумила вас…
Со стены вдруг полетела в него стрела. Он боязливо отскочил в сторону. Среди зубцов раздался хохот, ругань, полетели плевки…
Иудеи и слышать не хотели о сдаче. Но в городе нарастал голод. Вся беда была в том, что в город спрятались и многие иногородние, что запасы хлеба были сожжены и что от нестерпимой тесноты народ стал болеть. Многие продавали имущество и, проглотив золото, перебегали к врагу… Еврейские историки, вроде Иосифа, считают, что осаждённых было до трех миллионов, но это говорит только о любви их к большим цифрам. В окружности Иерусалим имел всего тридцать три стадии, то есть около шести километров: на такой площади нельзя сосредоточить такую массу людей. Если сказать, что в стенах в начале осады было пятьсот тысяч человек, то и этого будет вполне достаточно.
Начались обыски и истязания, чтобы выпытать, где спрятаны съестные припасы. На улицах задерживали всякого, у кого был ещё здоровый цвет лица: если сыт, значит, припрятал. Зерно покупали чуть не на вес золота и пожирали его немолотым, в лучшем случае только поджаренным. Но показать дым было жутко: сейчас же являлись зелоты с обыском и начинались пытки. Не лучше было положение и перебежчиков: легионеры скоро догадались, что сокровища их спрятаны в желудке, и изловив их, они вскрывали несчастным животы. Раз в одну ночь было вспорото так до двух тысяч человек. Часто не находили ничего. Тех, кто при поимке сопротивлялся, распинали. Скоро обнаружился недостаток леса для крестов и уже не хватало для них места. Лето было знойное. Злой смрад стоял вокруг города. Мухи пировали…
Вокруг стен грозно росли огромные рыжие валы. На них уже втаскивали осадные орудия. А против валов из города, под стенами, вёл подкоп Иоханан. И вдруг валы рушились вместе со всеми машинами, и два дня спустя иудеи в смелой вылазке сожгли все эти машины и только после кровавой сечи с большим трудом были загнаны Титом обратно. Тотчас же по его повелению вокруг стен иерусалимских начала расти другая стена, которая не давала бы уже возможности ни проникнуть в город, ни покинуть его.
По улицам города бродили страшные, раздувшиеся от голода люди. Всюду валяются трупы. Мертвецов бросали со стен, так как погребать было и некому, и негде. Начались убийства последних богачей и знати. Симон бен-Гиора ловил заговорщиков — или кто был на них похож — и бросал их со стен римлянам. Революционный суд свирепствовал неимоверно. Иоханан из Гишалы, разграбив город, взялся за храм.
— Мы служим Богу, — вполне основательно сказал он. — И потому без всякого стеснения мы можем пользоваться предметами, посвящёнными Богу. Не для себя мы берём их, но для дела Божия…
Они забрали священное масло и вино для жертв и все съели. Но некуда было деть те сокровища, которыми был переполнен храм: золото не едят, виссон не едят, деньги не едят… По улицам ходили уже пророки, которые исступлённо обещали скорое освобождение города. Вожаки платили им не только золотом, но и съестными припасами, и потому они старались. Доверие к ним было таково, что многие, которые могли ещё перебежать, оставались среди ужасов города, чтобы видеть близкое чудо его освобождения Иеговой.
Но и в римской армии началось уже дезертирство: осада слишком затягивалась, слишком тяжелы были осадные работы, слишком жестоки лишения этой бешеной войны…
…Береника в Цезарее переживала тяжёлые дни. Было тяжко видеть, как гибнет её народ, страна отцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153