— Да будет благословен великой богиней твой приход, странник! — благостно встретил он высокого гостя, делая вид, что не знает, с кем разговаривает. — По одежде вижу я, что ты воин… Не так ли?
— Да. Я — Тит, сын Веспасиана.
Старец почтительно склонился перед ним.
— Может быть, тебе угодно будет осмотреть нашу святыню? — ласково осведомился он.
— Не только осмотреть, достопочтенный отец, но и принести жертву Киприде… Наше плавание было благоприятно, и я должен отблагодарить великую богиню…
Они поднялись широкими ступенями в колоннаду.
— Как видишь, внутренность храма у нас не покрыта, — сказал Сострат. — Таких храмов в Греции немало, но в нашем храме замечательно то, что жертвенник, ничем не покрытый, никогда не орошается дождём. А вот и сама великая богиня, — набожно добавил он.
Оба благоговейно склонились перед круглым, конусообразным камнем: это и была богиня Патоса.
— На жертвенник кровь жертв у нас по древнему обычаю никогда не возливается, — сказал Сострат. — На жертвеннике горит только чистый огонь, в который мы не кладём даже ладана…
Тит, в сопровождении Сострата, осмотрел богатую сокровищницу храма, в которой были собраны дары со всех концов земли.
— А теперь я хотел бы вопросить богиню о будущем, — проговорил Тит.
Жрец покорно склонился перед ним и тотчас же распорядился о приведении жертвенных животных. Венера Патоса предпочитает главным образом козлов. Привычной рукой, спокойно Сострат закалывал скованых ужасом животных, склонялся перед богиней, что-то истово шептал и на особом каменном жертвеннике внимательно рылся во внутренностях козлов. Тит невольно задерживал дыхание: неприятен ему был пресный запах сырого мыса…
Медлительно, торжественно, как бы читая что-то трудное, как бы боясь ошибиться, Сострат начал, вкладывая в слова какой-то особый, значительный смысл, предсказания:
— Море будет благоприятно тебе, и дороги все перед тобою открыты. Великая богиня, — он сделал вид, что благоговейно содрогнулся при высоком имени этом, — покровительствует твоим великим планам. Мне неясно, в чем они, — богине не благоугодно открыть это мне, — но ясно, что они большие… очень большие… и что великая богиня относится к ним весьма благосклонно…
И вдруг он закрыл краем одежды лицо.
— Что с тобой, досточтимый отец? — спросил его побледневший Тит.
— Не спрашивай! — слабым голосом отвечал Сострат. — Я боюсь говорить больше, чем следует… Меня ужасает твоё будущее… Вот, вот, смотри сам, — указал он в издающие сладкое зловоние внутренности, как бы забывая, что Тит прочесть тут ничего не может. — Вот, смотри…
Опять он весь задрожал и вдруг, приблизившись к уху Тита, который, замирая, нагнулся к нему, страшным шёпотом раздельно проговорил:
— Ты — будешь — владыкой — мира… И — скоро! Так хочет великая богиня…
И снова торопливо, в священном ужасе, закрыл лицо…
Тит, потрясённый, щедро одарил храм великой богини, цветущими садами спустился к берегу и тотчас же корабль его поднял паруса…
Береника, возлежавшая на террасе своего дворца, ещё издали увидела корабль, который быстро скользил под попутным ветром к Цезарее. Она сразу узнала его: то была трирема Агриппы. Сердце её забилось: судно, во всяком случае, несёт ей вести от Тита. Но вместо посланника от него она увидала вдруг его самого. Сердце её забилось. Это шла её судьба.
По богатым покоям раздались энергичные, быстрые шаги. Тит — голова его кружилась и сердцу было тесно в широкой груди — отворил двери и — остановился: перед ним, призывая его, стояла Береника. Он на мгновение закрыл глаза рукой, точно ослеплённый, а затем с восторженным воплем бросился к ней…
…И когда потом он прощался с ней до завтра, она взяла его за обе руки.
— Итак, на жизнь и смерть вместе? — тихо проговорила она, глядя на него исподлобья.
Она знала, что этот взгляд её неотразим.
— На жизнь и смерть! — восторженно отозвался он.
— Не отступая ни перед чем до исполнения предсказаний великой богини?
— До исполнения предсказаний великой богини и — дальше… Теперь для меня в мире есть только одна великая богиня: это — ты…
И, оторвавшись от неё, он широкими шагами вышел: вдали, в вечернем воздухе, резко и звонко пели трубы, возвещавшие о возвращении в Цезарею главнокомандующего Веспасиана…
LXVI. ГРУСТНАЯ ПЕСЕНКА
Отрезанный от всего мира, Иерусалим кипел, как в огне. Фанатики прежде всего провозгласили город, столицей мира. А затем — началась резня: сторонники мира никак не могли поладить со сторонниками войны. По всей стране бродили шайки вооружённых людей, которые всякими жестокостями и насилиями заставляли всех вступать в ряды борцов за свободу. Все больше и больше таких шаек входило в Иерусалим. Так как съестные припасы быстро таяли, повстанцы начали пощипывать уцелевших богачей. Мирные люди ждали прихода римлян, как спасения…
Главари повстанцев все более и более входили во вкус власти. Скоро богачи и представители власти под предлогом, что они вели переговоры с римлянами, были брошены в тюрьмы. Народ роптал, но, как всегда, покорялся. Главари нажали ещё более. Наконец они решили, чтобы первосвященник был избираем не из уцелевшей ещё знати, а из простого народа. Выбрали какого-то Фаннию, неуча, и сами стали со смехом учить его, как и что ему надо в храме делать… Никак нельзя сказать, что дела Адонаи пошли от этого хуже.
Подстрекаемый уцелевшими саддукеями, народ поднялся. Зелоты заняли храм. Вокруг храма, а потом и в самом храме закипел бешеный бой. Саддукеи победили, но выбить зелотов из храма все же не могли. Зелоты решили вызвать к себе на помощь идумеян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153