— воскликнул Якобус.
Мальчик поцеловал герцогине руку, не глядя на нее.
— О, я пришел только — только взять урок, — холодно сказал он, подходя к окну.
Герцогиня вдруг пожалела обо всем, что успела сказать в эти полчаса. Она не понимала больше, как могла сидеть здесь.
«Я изменила ему, — думала она. — Это ребячество, но это верно».
Она рассматривала профиль мальчика и вместе с ним обвиняла и осуждала себя. Она с горечью чувствовала, что изменила ему, ему и его большому другу, подобно обыкновенной женщине, какой она не была в его душе. Она была любимой далью, сказочной целью, где среди серебряной паутины месяца и звона арф, над сверкающими террасами и черно-голубыми кипарисами высоко взлетало невозможное чувство, высокая, как небо, струя, никогда не падавшая назад.
Якобус принес какой-то рисунок, вставил его в рамку и, отойдя немного, стал испытующе рассматривать.
— Посмотрите-ка, что сделал этот малый! Что ж, сегодня молодой маэстро не соизволит бросить на это взгляда?
Он обнял Нино за шею, любовно, как старший брат. Мальчик терпел это прикосновение, высоко подняв плечи. Он дал подтолкнуть себя к мольберту. Вдруг он выпрямился.
— Это не мое, — сказал он тихо и решительно.
— Что это он болтает? Это не его?
— Это не мое. Вы исправили это.
— Исправил — исправил… Ведь я твой учитель…
— Не только исправили. То, что я сделал, вообще никуда не годилось.
Его взгляд оторвался от рисунка, коснулся сначала художника, затем упал на лицо герцогини, тяжелый и печальный. Они оба испугались и отвели глаза.
«Он догадывается, — сказала она себе. — Он догадывается о вещах, которых не знаю я сама. И которых не хочу знать», — прибавила она в немом возмущении. Она встала.
Якобус не знал, что ответить Нино. Неожиданно, на мгновение, он понял ясно все, что произошло и что сделал он сам.
— Он прав, этот мальчик, я вбиваю ему в голову, что у него есть талант. Я хочу сделать его своим другом, потому что герцогиня любит его. Поэтому я обнимаю его и показываюсь ей вместе с ним. Нечто от ее благоволения падает и на меня. И ведь он только мальчик. Он домогается… для меня.
— Нино, теперь рисовать! Рисовать теперь! — крикнул он, подхватив мальчика и кружась с ним по комнате.
«Ба! — подумал он. — Он не имеет понятия обо всем этом. Это глупости»…
И он сейчас же забыл об этом.
Нино разложил на столе свою работу; он молча рисовал, нагнувшись над ней. «Ах, Иолла, Иолла», — звучало в его душе. Сердце у него болело. «Ах, если бы я не пришел, все было бы так, как раньше, всего час тому назад, в нашей комнате… Я не знаю, что произошло с тех пор. Что-то ужасное, но я не понимаю, что именно»… И где-то внутри, из самой глубины его страдания, коварно поднималось желание: «О, Иолла, если бы я совсем не любил тебя»…
«Нет, нет! — крикнул он себе. — Я буду любить тебя до самой смерти. Но этого человека я ненавижу вместе с его театральным атласным камзолом».
Якобус заглянул ему через плечо.
— Да ты делаешь успехи! Герцогиня, посмотрите-ка… дело начинает идти на лад. Теперь уже нечего сомневаться, что-нибудь из него да выйдет!
Он болтал от радости. Успехи его ученика веселили его, как неожиданное оправдание.
— Что же ей еще нужно, Нино, этой герцогине! Мало того, что я сам в угоду ей стал большим художником, — каждый делает, что может… Но теперь я сделаю художника и из тебя, чтобы впоследствии, когда мои руки начнут дрожать, был кто-нибудь, кто следил бы за ее красотой и прославлял ее. Правда, я верный слуга, Нино? Как ты думаешь, она выплатит мне когда-нибудь мой долг, наша герцогиня?
Мальчик поднял глаза.
— Этого я не знаю, это ваше дело, — дерзко сказал он. Он думал:
«Когда дядя Сан-Бакко ненавидит кого-нибудь, он дает ему заметить это. Дольше так не может идти».
— Я хотел вам сказать, что с меня довольно рисовать. Я не делаю никаких успехов, вы только так говорите. Я никогда больше не приду. Я вообще не хочу быть художником.
— Что такое? Я ничего не слышал. Значит, ты ничего не сказал.
— Нино, — сказала герцогиня, — а ты думаешь о том, что твоя мать лежит дома, что она больна и не должна ничего знать об этом? О том, что ты хочешь отказаться от искусства?
Она просила; он слышал это. Он слышал также, что она прибегла к имени его матери, чтобы просить для себя самой.
— Ах, вы, с вашим искусством! — произнес он медленно, страдальчески и упрямо, не поднимая глаз от земли.
— Ты хотел бы лучше воевать, я знаю, — совершать великие подвиги и переживать необыкновенные вещи. Но пойми, что все это дает искусство, что теперь все это дает почти только искусство. Посмотри, даже одеяние великих времен, — кто носит его теперь. Художники.
Мальчик бегло, не поднимая головы, оглядел своего врага. «Я невероятно невоспитан», — подумал он, — «но это должно быть», — и он презрительно фыркнул.
— Я тебе не нравлюсь? — спросил Якобус.
— Тогда, — прибавила герцогиня, — у художников была причина бояться друг друга. Они носили за работой мечи.
— А очки? — спросил Нино. — Вот видите, одно не подходит к другому.
Якобус покраснел и отошел в сторону.
— Пойдем, моя Линда, уйдем потихоньку. Нам стыдно.
— И ему, в самом деле, стыдно! — воскликнула герцогиня, смеясь. Она была благодарна обоим за эту откровенную перебранку. Она отогнула обеими руками голову мальчика назад, так что он должен был посмотреть ей в глаза.
— Посмотри-ка, ведь он тоже мальчишка — как ты. Поэтому ты можешь обидеть его тем, что он носит очки. Что вы за мальчуганы!
Мальчик повернулся к художнику и сказал громко и дрожа.
— Простите меня, пожалуйста! — Тебя, Иолла, я обидел еще гораздо, гораздо больше. Ах, ты даже не можешь знать, как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73