И даже не придала этому значения, пока на следующий день не заявилась полиция и не забрала ее автомобиль.
Именно в этот день мы с ней встретились на стоянке, и она была так развязна, так уверена в себе.
— И когда же вы выложили это Оливии?
— В тот же вечер, после того, как мы с вами встретились.
— И что она сказала?
— Спросила, убеждена ли я, что не ошиблась. Я сказала, что да. Она сказала, что просто решила прокатиться, потому что не спалось. Что это была обычная автомобильная прогулка, хотя это может быть истолковано совсем иначе.
— И вы согласились?
— Я промолчала. Потом она спросила, не хочу ли я остаться, что она подумывает кое-что здесь изменить, вложить в дело побольше средств, потому подыскивает нового менеджера. — Марта кинула на меня взгляд. — Я больше чем кто-либо подхожу на это место! — бросила она с вызовом. — Я его заслужила.
— Угу, — сказала я.
И тут, подсунув руку под край массажного стола, я извлекла оттуда свой маленький магнитофон, который заранее приладила. Нажала кнопку «стоп».
— Какая жалость, что я не могу его вам оставить. Ну а теперь скажите-ка лучше, где я могу ее найти.
Глава двадцать третья
Я постучала, хотя была бы не прочь поскорее высадить эту дверь. Поразительно, я еще ни разу не бывала в ее личных апартаментах в «Замке Дин». Если мы и встречались тут, то либо в кабинете у Кэрол, либо у полуночного водоема. Изнутри доносилась музыка, глухое притопывание и надтреснутое подмурлыкивание. Похоже, Оливия Марчант танцевала. Впрочем, у нее для этого есть множество причин.
Она открыла дверь, и в первый момент я ее даже не узнала. Она была в переливающемся «боди», одном из лучших аксессуаров «Замка Дин», и, судя по виду, только что занималась гимнастикой. Тело у этой пятидесятилетней женщины было, что и говорить, по-прежнему великолепное, гибкое, упругое, натренированное до совершенства. Но не тело подействовало на меня ошеломляюще. Лицо.
Сначала мне показалось, это потому, что она просто без макияжа и что потный блеск и выбившиеся из-под нейлоновой ленты пряди волос лишают идеальный образ привычного лоска. Но, приглядевшись, я заметила и кое-что еще. Вверху, прямо над левой скулой, в том месте, где раньше было подергивание, что-то явно происходило у нее с кожей.
— Ханна?
При виде меня она немедленно приложила к лицу полотенце, как бы поглаживая ушиб.
— Я… Вы бы хоть предупредили, что придете. Боюсь, что я…
— Заняты? О, уверена, Оливия, что пару минут вы способны мне уделить. В конце концов, напомню, я ведь вам жизнь спасла. Можно войти?
Она взглянула и, по-моему, уже в этот момент поняла, о чем я буду с ней говорить.
Оставив дверь раскрытой, она прошла впереди меня в комнату. Я прикрыла дверь за собой.
— Пойду переоденусь, — сказала она.
— Мне это не мешает, — холодно сказала я.
— Да, — сказала она тихо. — Вам не помешает. Мне помешает. Может быть, вы подождете меня в соседней комнате?
Наниматель — прислуга. Порой нелегко нарушить возникший стереотип. Я повиновалась.
То, что я там увидела, здорово меня покоробило. Сплошные фотографии Оливии. Они были повсюду — на стенах, на столах, даже на каминной полке: качественные, студийные — с фоном и подсветкой, прямо частная коллекция фоторабот. Или — усыпальница отгремевших побед. Лишь одна фотография Мориса — он сидит за столом, всемогущие руки скрещены на переднем плане. Впрочем, частица его, так или иначе, присутствовала во всех находившихся здесь фотопортретах. Я пристально вглядывалась в лица супругов. Да, бесспорно, лицо Оливии, особенно в молодые годы, являло собой свидетельство грандиозного успеха. Было там одно черно-белое фото, портрет в сигаретном дыму, типа рекламных кадров из какой-нибудь роковой киноленты сороковых годов. Оливия вполоборота, рот слегка приоткрыт, скулы монолитные, как скала. Лорен Бакол. Чтоб выглядеть так, Мюриэл Рэнкин готова была жизнь отдать. Что она, по сути говоря, и сделала. Позади раздался легкий шум.
В дверном проеме стояла Оливия, снова элегантная, как всегда: длинное платье из прозрачной шелковой ткани поверх леггинсов, и шарф на подобающем месте вокруг шеи. Но одного она скрыть не могла. Идеально воссозданный лик молодости сильно подпортила левая щека. Мне снова вспомнился образ подвесного моста. Но это даже больше походило на природную катастрофу: подобно оползню, щека съехала вниз, кожа в том месте стала комковатой, бугристой. Со всей безжалостностью приходилось признать, что левая сторона лица у Оливии поползла. По ее глазам было видно, какое огромное это для нее несчастье, куда большее, чем обе случившиеся смерти.
— Что у вас со щекой, Оливия?
— Я… мне кажется, что-то с кожей.
— Ну да. Мини-подтяжка.
— Как?..
— Последнее достижение Мориса. У Марчелы Гавароны была та же проблема. Она обратилась с жалобой, и он снова сделал ей операцию, только через три недели все снова поехало вниз. После чего он выпроводил ее обратно в Милан, заявив, что она просто блажит. Гаварона собиралась подавать в суд. Но в вашем случае — не думаю, что это теперь актуально. И давно у вас это?
— Полгода, — тихо проговорила она.
— Полгода. Ну да, конечно. Последняя отчаянная попытка его удержать. Впрочем, не очень-то она удалась? Ведь Морис так и не поддался на ваши уговоры бросить ее? Собственно, если б вы не наткнулись на любовные письма, убеждена, он ни за что бы вам про нее ничего не рассказал.
Даже если мои слова произвели на нее впечатление, Оливия ничем этого не выдала. Просто опустилась на канапе, неторопливо расправила подол платья, мгновенно приняв облик элегантно-равнодушной героини из пьес Теннесси Уильямса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80