Роз видела его с розгой в руке, но валик на шее означал, что она могла только чувствовать, но не видеть происходящее. Тем, кто считал ее рассказ преувеличением или неверным изложением случившегося с ней, сомнительным представлялось и то, что молодая женщина, до смерти напуганная, все же сумела сохранить присутствие духа и оказаться столь проворной, чтобы спуститься по простыням из дома, перегнать слугу Сада, вскарабкаться на стену и убежать на улицу.
Даже если Сад говорил правду, это ничуть не умаляло скандала. Являясь публичным прокурором Аркейя, Жан-Франсуа Балле теперь обнаружил интересную деталь: молодой маркиз некоторое время называл буржуазную Аркадию дурным именем. В этом состояло его величайшее преступление. Что касалось господина Куанье, мирового судьи Аркейя, или судейского секретаря, Шарля Ламбера, то таким людям было не с руки, чтобы с ними по соседству жили повесы типа двадцативосьмилетнего Сада. К тому же маркиз не скрывал своего мнения относительно этих раздутых от чувства собственной важности блюстителей закона. Как он писал в своем рассказе «Мистифицированный судья», эти люди относились к числу тех, кто «с большей готовностью проявит сострадание к выпоротым ягодицам уличной девки, чем к людям, которых они именуют своими детьми и, несмотря на это, все же позволяют им умирать с голоду». Эти господа по своему служебному положению являлись самыми настоящими лицемерными притворщиками, исполненными решимости «подвергнуть суду молодого солдата, отдавшего лучшие годы своей жизни службе своему принцу и вернувшегося домой только затем, чтобы обнаружить, что вместо награды его ожидает унижение, уготованное ими, действительными врагами страны, которую он еще недавно защищал».
В романе «Алина и Валькур», опубликованном в 1793 году, он превозносил Рим, Неаполь, Венецию и Варшаву, считая, что в них к делам такого рода подходят более разумно, чем в Париже или Лондоне. В таких городах, если проститутки пожалуются на плохое обращение клиента с ними, в суде у них непременно спросят, получили ли они от него плату. Если нет, то человеку придется заплатить. «Но если окажется, что они получили деньги и жалуются всего лишь на скверное обращение, им пригрозят тюремным заключением, если в другой раз они посмеют оскорбить слух суда таким непристойным притязанием. Смените ремесло, скажут им. Или, если вам нравится род ваших настоящих занятий, смиритесь с некоторыми неудобствами».
Образное рассуждение такого рода в его прозе выглядит как запоздалая мысль. В письмах обвинения Сада звучат горше, его презрение к Сартину и полиции в целом, к семейству Монтрей выражено сильнее. В 1763 году он написал Сартину о своем раскаянии в отношении инцидента с Жанной Тестар. В глубине души маркиз презирал этого человека. В письме своему слуге Ла Женессу в 1780 году он называл Сартина и Монтрей друзьями проституток и сторонниками торговли телом. «Они твердо будут стоять на защите шлюхи и без малейшего сожаления упекут из-за нее джентльмена в тюрьму на двенадцать или пятнадцать лет». Три года спустя он заверит Рене-Пелажи, что полиция снесет любой позор, «при условии, что к задницам шлюх будут относиться с почтением, так как эти девицы дают им взятки, а мы — нет».
В часы, последовавшие за поркой Роз Келлер, его главной целью стало избежание ареста. В шесть часов вечера пасхального воскресенья Сад готовился покинуть Аркей, чтобы ехать в Париж. Оттуда он собирался отправиться в деревню, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей. В этом плане маркиз принял самое разумное решение. Оставаться на месте и уповать на судьбу смысла не имело и не привело бы ни к чему хорошему. Каждому школьнику известно, что в трудных случаях лучше всего сделаться как можно менее заметным и не появляться на горизонте до тех пор, пока не минуют первые приступы гнева и не улягутся страсти. С течением времени интерес к обвинениям Роз Келлер стихнет. Если Саду удастся не появляться на глаза месяцев двенадцать, то потом он, вероятно, сможет безбоязненно вернуться если не в Аркей, то, во всяком случае, в Париж.
Так, по всей видимости, считала и семья Монтрей. 19 апреля на улицу Нев дю Люксембург, в городской дом Монтрей, прибыл Анри Гриво, судебный пристав высокого суда Парижа. Несколько комнат этого здания отвели под парижские апартаменты Сада и Рене-Пелажи, но признаков беглеца обнаружено не было. Несмотря на наличие на руках у Гриво санкции на арест Сада и его заточение в средневековых стенах Консьержери на Иль-де-ля-Сите, уехал он ни с чем, отметив по себя, что маркиз даже не являлся владельцем мебели в комнатах, в которых проживал.
Но к этому времени мадам де Монтрей и ее дочь приступили уже к выполнению более решительных и эффективных действий. Келлер следовало подкупить. Многое в истории Роз свидетельствовало о далеко идущих планах: она собиралась выжать из случившегося все возможное. Для женщины ее социального и финансового положения это выглядело вполне разумно. С другой стороны, сие давало мадам де Монтрей шанс надеяться. Несмотря на различие в общественной значимости, обе они — и хозяйка дома на рю Нев дю Люксембург, и безработная хлопкопрядилыдица — в душе оставались реалистками. Едва закончилась первая половина недели, а Рене-Пелажи уже начала действовать от лица своей матери.
Рано утром 7 апреля, через четыре дня после случившегося, в дом на Нев дю Люксембург прибыли семейные адвокаты. Обсудив дело, Клод-Антуан Сойе, официально представлявший интересы семьи Монтрей, в сопровождении аббата Амбле, наставника Сада времен юношества, выехал в Аркей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137