Спартак и Крикс остановились несколько позади толпы патрициев и всадников, как полагалось людям их положения и стали искать глазами Луция Сергия Катилину. Они увидели его стоящим возле одной колонны вместе с Квиятов Курием, благодаря которому впоследствии был открыт заговор Катилины, и с юным Луцием Кальпурнием Бестием, он впоследствии был народным трибуном в год этого заговора.Стараясь не толкать собравшихся здесь знатных людей, оба гладиатора мало-помалу приблизились к страшному патрицию, который, саркастически улыбаясь, говорил в эту минуту своим друзьям:— Я хотел бы как-нибудь познакомиться с весталкой Лицииией, которой этот толстяк Марк Красе дарят такие нежные ласки, и рассказать ей о его любви к Эвтибиде.— Да, да, — сказал Луций Бестия, — и передай ей, что он подарил Эвтибиде двести тысяч сестерций.— Марк Красе, дающий двести тысяч сестерций женщине!.. — воскликнул Катилина. — Но ведь это более удивительно, чем чудо в Ариминуме, где, как рассказывают, петух заговорил по-человечьи.— Это удивительно разве только потому, что он баснословно скуп, — заметил Квинт Курий. — Ведь для Марка Красса двести тысяч сестерций не больше, как крупинка в сравнении со всем песком светлого Тибра.— Он прав, — сказал, широко раскрыв глаза, с выражением жадности, Луций Бестия. — Что это для Марка Красса, имеющего свыше семи тысяч талантов!..— Это значит — более полутора биллионов сестерций?..— Сумма, которая казалась бы невероятной, если бы не было известно, что она действительно существует!— Вот каким образом в нашей столь хорошо управляемой республике, — сказал с горечью Катилина, — для человека с низменной душой и с посредственным умом оказывается открытой широкая дорога к величию и к почестям. Я же, чувствующий в себе силу и способность довести до успешного конца любую войну, никогда не мог добиться назначения командующим, так как я беден и обременен долгами. Если завтра у Красса явится ради тщеславия желание быть назначенным в какую-либо провинцию, где придется совершить какой-нибудь военный поход, он этого добьется немедленно, именно потому, что он настолько богат, что может купить не только простой народ, несчастный и голодный, но даже жадный и богатый Сенат.— И подумать только, — добавил Квинт Курий, — каким нечистым был источник этих безмерных богатств!— Конечно, — подхватил юный Бестия, — ведь как он их добился! Он скупал по самой низкой цене имущества, конфискованные Суллой у жертв проскрипций. Он давал деньги взаймы под огромные проценты. Он приобрел около пятисот рабов — архитекторов и каменщиков, которые выстроили бесчисленное количество домов на пустырях, доставшихся ему почти даром: там когда-то стояли жилища простонародья, сгоревшие от частых пожаров…— Так что теперь, — прервал Катилина, — половина всех домов в Риме принадлежит ему.— А разве все это справедливо? — спросил с пылом Бестия. — Разве это честно?— Это удобно, — сказал, горько улыбаясь, Катилина.— И неужели это всегда будет так? — воскликнул Квинт Курий.— Не должно бы, — пробормотал Катилина, — но кто может знать, что написано в непреложных книгах судьбы?— Желать — значит мочь, — ответил ему Бестия. — Раз у четырехсот тридцати трех тысяч из четырехсот шестидесяти трех тысяч живущих в Риме граждан нет достаточно денег, чтобы быть сытыми, и достаточно земли, чтобы сложить усталые кости, то найдется смелый человек, который покажет им, что накопленные остальными тридцатью тысячами граждан богатства приобретены несправедливо и что владение ими незаконно; ты увидишь тогда, Катилина, найдут ли обездоленные способ показать свою силу этим отвратительным спрутам, питающимся кровью голодного и несчастного народа.— Не в бессильных жалобах и не в пустых криках, — сказал серьезным тоном Катилина, — нужно изливать чувства, юноша. Мы должны в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение бестрепетной твердой рукой. Молчи и жди. Бестия: быть может, недалек тот день, когда мы сможем одним страшным и решительным ударом сокрушить этот гнилой строй, под гнетом которого мы стонем. Ведь несмотря на свой внешний блеск, он весь сгнил и истрескался.— Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензий! — сказал Курий, словно желая дать другое направление беседе. — Он, по-видимому, радуется отъезду Цицерона, так как остался теперь без соперника на собраниях Форума.— Ну и трус же этот Цицерон! — воскликнул Катилина. — Едва он заметил, что попал в немилость Суллы за свои юношеские восторги перед Марием, как сел на корабль и удрал в Грецию.— Уже почти два месяца, как он исчез из Рима.— Ах, если бы у меня было его красноречие! — прошептал Катилина, сжимая с силой кулак. — В два месяца я стал бы властителем Рима.— Тебе похватает его красноречия, а ему — твоей силы.— Тем не менее, — сказал, став серьезным и задумчивым, Катилина, — если мы не привлечем Цицерона на свою сторону, — а это будет трудно при его вялом характере — то он может стать когда-нибудь в руках наших врагов страшным орудием против нас.И три патриция погрузились в молчание.В этот момент толпа, окружавшая портик, расступилась — к носилкам сплошь украшенным пурпуровой материей, вышитой золотом, направлялась Валерия, жена Суллы. Ее сопровождали несколько патрициев, среди которых выделялись толстый Деций Цедиций, худой Эльвий Медуллий и Квинт Гортензий.Широкая, тяжелая палла из темно-синей восточной ткани скрывала от жадных взоров пылких обожателей прелести, которыми так щедро одарила природа Валерию.Лицо ее было очень бледно, а большие черные глаза, несколько расширенные и почти неподвижные, смотрели со скучающим выражением, что казалось странным для женщины, вышедшей замуж месяц тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23