— Правильно, — похвалила меня подруга. — Кандидатская диссертация стоит пять тысяч баксов, докторская — десять. Раньше мы про такое и не слыхивали. Вкалывали, как проклятые. Я всего добилась сама, своим трудом, я…
— Я тебя умоляю, Ань, поэтому ты…
— О-бал-деть! — грозно перебила меня Аннушка. — По-твоему, надо было спокойно смотреть, как она разваливает коллектив? Сплетничает, интригует, стучит на всех подряд? На кого можно и на кого нельзя? Она ведь тогда до чего додумалась — позвонила жене первого секретаря и наплела, что у меня с ним шуры-муры. Можешь себе представить?
— Нахалка какая!
— Именно! Хорошо, у того жена нормальная. Дома, по-тихому, по-семейному разобралась. Не стала сор из избы выносить. Накатай она тогда на мужа «телегу» — все! Никто бы нас и слушать не стал. Было, не было… Никого это не интересовало. Сигнал есть — надо реагировать. В общем, положение у меня тогда было — умереть, не встать. И работать с ней не могу, и повысить не могу (без «верхнего» образования дальше ей никуда), и выгнать не могу. Я ведь сама ее везде нахваливала: Малинина хороший специалист, морально устойчива, идеологически выдержанна, и т.д. и т.п. И потом, если честно, не хотела я с ней в открытую связываться. Боялась, что «запишет».
Один был выход — помочь Волчьей Ягодке получить диплом и рекомендовать ее на повышение. Я тогда науку в районе курировала. Отношения у меня с руководством вузов были хорошие. Выбрала я самый захудалый институтишко и пошла к ректору на поклон, мол, так и так, помогите! Разливалась, конечно, соловьем. Дескать, Екатерина Ивановна — такая умница, такой нужный специалист, так много делает для района, редчайшей души человек. Коммунист с тяжелой судьбой. Рано потеряла родителей, после окончания техникума вынуждена была пойти работать, учиться дальше не смогла по семейным обстоятельствам, а сейчас, сами понимаете, — возраст, положение. Неловко ей с молодежью за парту садиться, а без диплома — никуда! Помочь товарищу по партии я считаю своим долгом. Ну, и так далее…
Короче, отказать мне ректор не смог. Катьку зачислили на заочное отделение, где она в течение полугода сдала якобы экзамены экстерном за весь курс. Малинина получила диплом, перешла на работу в горком, а я вздохнула спокойно. Не вижу ничего смешного! — внезапно рявкнула Анечка на весь пассаж. — Я же не знала, что уже через неделю буду там заведовать отделом, и нечего улыбаться!
Я от такой несправедливости даже задохнулась:
— Да я не тебе вовсе улыбаюсь, Аня. Ты что? С ума сошла? Кричишь, как резаная. Зачем мне тебе улыбаться? Мне от твоих воспоминаний о славном прошлом плакать хочется, а не улыбаться. Я вон на ту витрину улыбаюсь. Смотри, какие ботиночки крохотные. Вон те, с зайчиком.
Митрофанова резко остановилась, посмотрела на витрину и тут же растаяла:
— Ой, какие хорошенькие! Лапочки мои! Какие славненькие! — слащаво засюсюкала она, прильнув к стеклу. — Это товары для новорожденных! Давай зайдем, Натуся, купим что-нибудь Алику. Порадуем парня. Он у нас мягкие игрушки любит. Сладкий мой мальчишка. Радость моя ненаглядная. И такой умница! Ты себе не представляешь, какой он умный!
— Не по годам, — пробурчала я и, взяв Аннушку под руку, настойчиво потянула ее прочь. — На обратном пути купим. Скоро одиннадцать. Продадут твои шубы, я же и буду виновата.
Если Аньку вовремя не остановить, она для своего драгоценного крокодила весь магазин скупит. Правду говорят, любовь зла! Что за радость общаться с индифферентной чешуйчатой рептилией?
Лежит целыми днями в саду, как бревно. Ни на руки его не возьмешь, ни поцелуешь. То ли дело кот!
Я передернулась, представив, как полутораметровый пупырчатый холодный Алик карабкается ко мне на колени и, нежно урча, трется зубастой мордой о подбородок.
Впрочем, неприязнь у нас с ним взаимная. Я это чувствую. Крокодил меня недолюбливает.
Тяжело вздохнув, Митрофанова нехотя отошла от витрины и направилась к эскалатору.
Шубки, что намерила вчера Аннушка, мне не понравились. Ни одна! Слишком экстравагантные.
Нет, надумай она купить их в начале сезона, я была бы только «за».
Анечка — женщина яркая, любит быть в центре внимания и броские тряпки носить умеет.
Вот только как эти шубки будут смотреться будущей зимой? Мода переменчива. Не покажутся ли суперстильные на сегодня шмотки в следующем сезоне смешными? На мой взгляд, на меховых распродажах можно покупать только спокойные вещи классического покроя.
Во всяком случае, Анька не в том положении, чтобы так рисковать. Купит она сейчас писк прошедшего сезона, сэкономит несчастную тысячу долларов, потом не сможет эту шубку носить, и в результате потеряет в двадцать раз больше, чем сберегла.
— Скупой платит дважды, — убеждала я Митрофанову, осторожно ступая по гладкому, как стекло, мраморному полу.
Но Анечка была неумолима. Шубки ей приглянулись, и она яростно требовала от меня одобрения на покупку:
— Сидит хорошо?
— Хорошо.
— Смотрится хорошо?
— Блестяще! Ань, я тебя умоляю, что на тебе плохо смотрится? У тебя же фигура! На тебе даже чехол от танка будет смотреться.
— Ты думаешь? — неожиданно быстро сдалась она. — Ладно. Будь по-твоему. — Губы ее дрогнули и расползлись в голливудском оскале. — Девочки, — она царственно скинула шубку на руки продавщицам, — эту я беру. Отложите. И, пожалуй, еще вон ту, спортивного покроя. Мы скоро вернемся. — Отдав распоряжения, Аннушка важно направилась к выходу. Я проворно заковыляла следом:
— Ты передумала?
— Не совсем. Пойдем кофейку попьем. Там все и решим. Кофе у Волчьей Ягодки варят вкусный! Вообще, кафе у нее — потрясающее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79