Они встречались уже два года, но о женитьбе он даже не заикался. И вот неделю назад Лайма не выдержала и сама сделала ему предложение. Дело было вечером, после похода на концерт они собрались распить бутылочку вина. Болотов как раз притащил из кухни бокалы и ставил их на маленький столик, когда она сказала ему в спину:— Знаешь, нам надо пожениться.Он разогнулся и медленно повернулся к ней. На лице у него появилось такое изумление, как будто Лайма только что подкралась сзади и стукнула его по голове.— Зачем? — спросил он и захлопал глазами. — Разве сейчас нам плохо?— Нам хорошо, но будет еще лучше, — заверила она его.— Не понимаю, почему. — Болотов пошел пятнами, словно аллергик, понюхавший герань.Лайма не ожидала, что предложение пожениться его так потрясет. Растерянность ему совсем не шла. Он был высокий, широкоплечий, осанистый. Крупный нос, резко очерченные скулы и бескомпромиссный подбородок дышали силой. Карие глаза лучились теплом. Иными словами, выглядел он героически. Его вполне можно было принять за полярника, альпиниста или капитана дальнего плавания. Казалось, что он мужественен, отважен и великодушен. На самом деле Болотов был деловой, страшно нравственный и даже слегка занудный. Никаких дальних плаваний он не нюхал, в горы не ходил и совсем не любил кататься на лыжах. Должность заведующего отделом продаж его вполне устраивала.— Видишь ли, мне хочется ребенка, — бесхитростно сообщила Лайма. — Да и тебе нужно обзавестись семьей. Для солидности. Ты же озабочен карьерным ростом, верно? А в такой большой корпорации, как ваша, на это очень даже обращают внимание.Болотов сел на диван и некоторое время тупо смотрел в пол, пытаясь переварить мысль о женитьбе.— Брак — это очень большая ответственность, — наконец заявил он.— Мы оба — весьма ответственные люди. Ты не находишь? Кроме того, другие женятся…— И разводятся.— Мы тоже разведемся, если что, — ободрила его Лайма.— Ну нет, — возразил он уже более твердым голосом. — Жениться, так жениться. У меня это будет на всю жизнь. Женитьба — процесс необратимый. Как в химии.— Будем жить вместе, пока кто-нибудь из нас не выпадет в осадок, — согласилась Лайма.Болотов юмора не оценили воскликнул:— Боже мой, Лайма! Ты иногда просто поражаешь меня своим легкомыслием!Лайма хмыкнула. Легкомыслие! Ненавистное слово. Ее мать навсегда отбила у нее желание совершать необдуманные поступки. Мать жила, как бабочка-однодневка, и глупо умерла, вывалившись на крутом повороте из мчащегося автомобиля. Не пристегнулась, не захлопнула дверцу, не подстраховалась… На похоронах женщины шептались: «Она была такая легкомысленная!»Лайма старалась продумывать все серьезные шаги на несколько ходов вперед. Брак с Болотовым обкатывала в уме много месяцев и решила, что дело того стоит. Конечно, она в него не влюблена сейчас так, как в самом начале знакомства. Но это нормально. Сильные эмоции вредят браку не меньше, чем навязчивая теща и бдительная свекровь. Лучше пусть все будет спокойно и просто. Предсказуемо.Лайма катила перед собой коляску с задремавшим Петей и внимательно смотрела по сторонам. Чужой ребенок — страшная ответственность! Насколько Лайма помнила, Соня постоянно с ним что-нибудь делала — кормила, переодевала, мыла, укачивала, посыпала детской пудрой, обтирала влажными салфетками… Не-ет, с младенцем ей ни за что не справиться. Что угодно, только не это.На улице роскошествовало лето. Опьяневшее от вседозволенности солнце норовило заглянуть в каждое встречное окно и, отражаясь от стекол, слепило глаза и плавило мостовую. Старый асфальт казался безжизненным и бесцветным, а свежий, недавно уложенный сделался каким-то особенно черным и, казалось, собирался потечь густой рекой. Прохожие шли навстречу шаркающими походками, а воробьи валялись на газонах, словно подстреленные.Пройдя сто метров, Лайма взмокла и уже готова была по-собачьи высунуть язык. К счастью, Сонин дом утопал в зелени, и она с наслаждением нырнула в тень, словно в прохладную воду. На скамейке возле подъезда никого не было, и навстречу никто не попался, так что ей пришлось самой затаскивать коляску в лифт.В квартире Сони царил сумасшедший беспорядок, Лайма даже оторопела. За те три дня, что нянька оставалась здесь с ребенком одна, она успела насвинячить по полной программе. Лайма не знала, за что хвататься. Водруженный в кроватку, Петя хотел «на ручки» и орал при этом, как маленький ишак. Взгромоздившись «на ручки», он возился, пускал слюни, хватал Лайму за нос, лез ей пальцами в рот и мочил подгузники. Разговаривать по телефону не представлялось возможным.Она все-таки исхитрилась набрать номер Любы Жуковой и прокричала в трубку:— Люба, приезжай немедленно к Кисличенко. И привези кого-нибудь, кто сможет до завтра посидеть с ребенком. Или хотя бы до вечера.— А где Соня? — немедленно спросила та.— Соня три дня как не ночует дома. Скорее, Люба, я просто в отчаянии.Она с трудом попала трубкой на рычаг и с Петей на руках принялась бродить по квартире — туда и обратно. Ходить просто так было глупо, да и страшные мысли сами собой лезли в голову. Чтобы не терять времени даром, Лайма решила по мере возможности обследовать помещение. Вдруг найдется какая-то записка или клочок бумаги с криво нацарапанным телефонным номером, или еще что-нибудь полезное? Что-нибудь, что поможет отыскать Соню или хотя бы подскажет, куда она отправилась три дня назад.Записка нашлась сразу. Она лежала на журнальном столике, придавленная будильником. Впрочем, как выяснилось тут же, ее написала не Соня, а нерадивая нянька. «Софья Аркадьевна ушли в пятницу в восемнадцать часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14