А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту.
Через минуту все было кончено. Майор-посредник вы­вел «неприятельских» пулеметчиков из боя.
После взятия дзота и траншеи, как и полагается, под­держали мы огнем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. «Противник»! Выполз и чешет из пулемета по пе­хоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, ата­куют справа.
Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю – Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули.
А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзота и траншеи израсходовали.
Слышу – посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов предупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать.
Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срываются и падают за шиворот сухие ко­мочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся.
Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами.
– За мной, Миша! – крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег – за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься.
Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни пробираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба передние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен.
А башню тем временем Миша Симаков «обраба­тывает». Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка командирской башни.
Танк, разумеется, остановился. Слепой же!
– Что случилось? – слышу из-под брони голос.
Тут им посредник и объяснил:
– Танк выведен из строя.
Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: «Вперед!» А у Симакова спрашиваю:
– Закурим, Миша?
– Вы же говорили – вредно! На нервах отражается!
– Так то ж в воздухе! – смеюсь я. – А на земле можно…
Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недоволен генерал? Возможно, танкисты жалобу по­дали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое?
Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на которой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офицеров, разговаривает. Пред­ставительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают.
Докладываю:
– Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился!
Он поднял глаза и смотрит с недоумением.
«Неужели разыграли? – мелькнула у меня мысль. – Вот смеху будет! На всю роту!..»
– Кто вы такой? – недовольно спрашивает генерал.
– Командир первого отделения, первого взвода…
Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров.
– Это я вам докладывал, товарищ генерал…
Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника.
– А-а, – заулыбался генерал и встал на ноги, отрях­нулся. – Рад познакомиться с героем, – и крепко пожал мне руку.
К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь – рад, что генерал не ругать вызвал.
– Любопытно, любопытно вы воюете, – продолжает генерал. – Молодец. И за ствол над проволочными за­граждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз по­казали, что нашему солдату нет преград.
Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном.
– То, что личным примером ведете солдат в бой, – хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, – плохо! Да, да, плохо! Ослеплять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жад­ным! – и опять заулыбался генерал. – Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно… А в общем моло­дец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул я в ответ.
НА ПОБЫВКЕ
Эх… любовь!..
Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.
А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое лю­бовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядо­чек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.
Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку не­мало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, не­смотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.
Однако слова – еще не факт. А наш брат военный при­вык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам.
Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом – песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей пись­мами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква лю­бовью дышала.
И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Сте­пану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64