Они присели, а я побежала и дернула за ручку дверь в комнату майора, с которым уже привыкла советоваться, так как это мне очень помогало, и тут я догадалась по его тихому свисту, что он начищает себе сапоги, а это занятие, как вам известно, требует уединения, однако он любезно отозвался: «Если это вы, мадам, входите», — и я вошла и все ему рассказала.
— Ну, что ж, мадам, — говорит майор, потирая себе нос, что испугало меня в ту минуту, потому что в руках у него была черная губка, но он тер себе нос суставом, да и вообще он всегда очень аккуратно и ловко орудовал пальцами, — ну что ж, мадам, я полагаю, что деньги вам будут кстати?
Я постеснялась прямо сказать «да», особенно потому, что у майора слегка раскраснелись щеки — ведь у него не все было в порядке, но что именно — я не скажу, и в чем именно — не скажу тоже.
— Я, мадам, придерживаюсь того мнения, — говорит майор, — что, когда вам предлагают деньги, когда вам их предлагают, миссис Лиррипер, вы должны их брать. Что можно сказать против этих людей, которые сидят наверху, мадам?
— Я, право, ничего не могу сказать против них, сэр, но все же мне хотелось бы посоветоваться с вами.
— Вы, мадам, как будто упомянули, что они молодожены? — говорит майор. Я говорю:
— Да-а. Надо полагать. Хотя, по правде говоря, эта молодая особа только сказала мне вскользь, что она не так давно была незамужней.
Майор опять потер себе нос и начал губочкой растирать ваксу по блюдцу, все кругом и кругом, а сам несколько минут тихо посвистывал и, наконец, сказал:
— По-вашему, это выгодная сделка, мадам?
— Еще бы, конечно, выгодная, сэр!
— Допустим, что они возобновят контракт еще на шесть месяцев. А вы очень огорчитесь, мадам, если… если случится худшее, что может случиться? — спросил майор.
— Право, не знаю, — говорю я майору. — Это зависит от обстоятельств. А вот вы, сэр, вы не будете возражать?
— Я? — говорит майор. — Возражать? Джемми Джекмен? Миссис Лиррипер, принимайте предложение.
Ну, я и пошла наверх и дала согласие, а они переехали на другой день, в субботу, и майор был так любезен, что написал для нас контракт красивым круглым почерком, в выражениях, которые показались мне столь же юридическими, сколь военными, и мистер Эдсон подписал его в понедельник утром, а во вторник майор пришел с визитом к, мистеру Здсону, а мистер Эдсон в среду отдал визит майору — ну вот, третий этаж и подружился с диванной, да так, что лучшего и желать нельзя было.
Три месяца, за которые было уплачено вперед, прошли, и вот, душенька, наступил уже май, но никаких разговоров насчет возобновления контракта со мной не начинали, а тут оказалось, что мистер Эдсон вынужден уехать в деловую экспедицию через остров Мэн, что прямо-таки застало врасплох нашу хорошенькую дамочку, да и остров-то этот, по-моему, не лежит на пути ни в какую страну и ехать через него незачем ни в какое время; впрочем, насчет этого могут быть разные мнения. И так неожиданно все это случилось, что мистеру Эдсону пришлось уехать уже на другой день, а она так горько плакала, бедняжка, что, верьте не верьте, я тоже заплакала, когда увидела, как она стоит на холодной мостовой на резком восточном ветру — весна в тот год сильно запоздала, — прощается с ним в последний раз, обвивая руками его шею, и ее прелестные золотистые волосы развеваются во все стороны, а он ей твердит:
— Ну, будет, будет… Пусти меня, Пэгги!
А к тому времени уже стало ясно, что вскорости произойдет то самое событие, насчет которого майор так любезно заверил меня, что не будет возражать, если это случится у нас в доме, и я ей намекнула на это, когда мистер Эдсон уехал, а я утешала ее, поднимаясь с ней под руку по лестнице, и сказала:
— Вам скоро придется поберечь себя для кое-кого другого, миленькая моя, и вы должны это помнить.
Письма от него не приходило, хотя оно должно было прийти, и что только она переживала каждое утро, когда почтальон ничего не приносил ей, рассказать невозможно, так что даже почтальон и тот жалел ее, когда она со всех ног бежала вниз к дверям, а ведь нечего удивляться, что чувствительность притупляется, когда берешь на себя труд разносить чужие письма, не получая от этого никакого удовольствия и чаще всего ковыляя в грязи, под дождем за какие-то жалкие гроши. Но вот, наконец, в одно прекрасное утро, когда она слишком плохо себя чувствовала, чтобы сбежать вниз по лестнице, почтальон и говорит мне, да еще с таким довольным видом, что я чуть не влюбилась в малого, хотя форменная куртка его промокла и с нее капало.
— Я, — говорит, — нынче утром зашел к вам к первой на этой улице, миссис Лиррипер, потому что есть у меня письмецо для миссис Эдсон.
Я как можно быстрее поднялась наверх, к ней в спальню, а она сидела на кровати и, схватив письмо, принялась его целовать, потом разорвала конверт и вдруг уставилась на бумагу, как будто в пустоту.
— Какое короткое, — говорит она, подняв на меня большие глаза, — ах, миссис Лиррипер, какое короткое!
А я ей говорю:
— Милая миссис Эдсон, это, конечно, оттого, что вашему супругу некогда было написать письмо подлиннее.
— Конечно, конечно, — говорит она, закрыв лицо обеими руками, и поворачивается к стенке.
Я тихонько закрыла дверь, а сама на цыпочках спустилась вниз и постучалась к майору, у которого тогда жарилась в голландской печке тонко нарезанная грудинка, и когда майор увидел меня, он встал с кресла и усадил меня на диван.
— Тише! — говорит он. — Я вижу, что-то неладно. Молчите… Повремените… А я говорю:
— Ах, майор, боюсь, что там, наверху, творится что-то ужасное.
— Да, да, — говорит он, — и я стал побаиваться… повремените.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15