Что-то случилось в Катиной жизни, решил Степан Сергеич. Отныне все вечера проводила она дома, гремела на кухне, стирала, гладила, с мужем говорила грубо, с сыном — разнеженно. Навалит посуду в раковину, пустит воду и задумается так, что одну и ту же тарелку в десяти водах моет. В эту зиму ей минуло тридцать лет, она похорошела, округлилась, когда к мужу заходили знакомые — стремительно вскидывала на них глаза и тут же отводила.
Людей Степан Сергеич начинал воспринимать обобщенно, группами (это монтажный участок, это — плановый отдел), что происходит с Катей — не хотел допытываться. Придет пора — .сама расскажет.
Мысли его были заняты планом и качеством. Он чертил на бумаге кружочки, соединял их прямыми и волнистыми линиями, высчитывал, и получалось, что единственный выход — заинтересовать рабочего денежно во всем том, что определяет деятельность завода. И сделать это так, чтобы всякий плохо работающий в песках радиометр ударял по зарплате. Для этого надо связать завод особыми отношениями с поставщиками и заказчиками, а часть дохода выплачивать рабочим.
В расчеты свои он никого не посвящал, знал, что будет жестоко высмеян.
А где же, спросили бы его, присущая нам сознательность?
Тогда он придумал иное, и с Нового года цех перешел на новую систему работы.
Раньше было так. Готовое шасси блока сборщик сдавал контролеру ОТК и мастеру, те закрывали ему наряд. Потом смонтированный блок ставился на стол старшего мастера, тот бегло осматривал его, передавал девушке из ОТК, выписанный монтажнику наряд закрывался. Почти всегда оказывалось, что в блоке — масса ошибок, чаще всего их устраняли регулировщики, потому что монтажнику было уже наплевать на них: наряд закрыт, денежки выписаны. Блоки они переделывали из-под палки, кое-как, споря с регулировщиками, с нормировщицей, призывая в свидетели монтажную схему, полную описок.
Теперь все наряды закрывались только после регулировки и градуировки.
Валиоди, рвавшийся обратно в макетную мастерскую, пламенно поддержал Шелагина, надеясь на оглушительный провал.
Систему ввели. В цех часто наведывались Труфанов, Тамарин, Стрельников.
Монтажников было не узнать. Они обхаживали регулировщиков, по нескольку раз на дню справлялись, как идет настройка, сами подсказывали, где может быть ошибка, каждый готов был немедленно перепаять и переделать. Они не получали прогрессивки за выполнение плана, но стали кровно заинтересованы в нем.
В начале февраля подвели итог. Производительность труда резко скакнула вверх. Брак исчез.
— Разумно, — сдержанно произнес Тамарин. — Идейка недурна.
С еще большей сдержанностью отозвался о системе директор. Шелагинские порывы он считал прожектерством, хотя и признавал полезность их "для производства. А раз так — пусть играет в солдатики.
Мнение это — о шелагинской игре в солдатики — Анатолий Васильевич высказал осторожно, всего несколько фраз на узком совещании. Тем не менее слова его до Степана Сергеича дошли, в урезанном виде звучали они примерно так: «Чем бы дитя ни тешилось…» Диспетчер не оскорбился, не возмутился: в сравнении с тем, что временами обрушивалось на начальников отделов и цехов, такой отзыв мог даже радовать.
К тому же Степан Сергеич отчасти признавал справедливость отзыва.
Слабым местом его системы было то, что изготовленные приборы оседали на складе, и все призывы, печатные и устные, о необходимости и срочности оборачивались болтовней, рабочие ходили мимо склада и никогда не видели его пустым. Мучило Степана Сергеича и опасение: а не вертушку ли опять изобрел он? И, быть может, единственный на заводе, предугадывал он, что система будет действенной всего лишь несколько месяцев, потом в ней неизбежно возникнут противоборствующие силы, рабочие начнут гнаться за планом во что бы то ни стало…
Своими тревогами он поделился со Стрельниковым. Парторг выбросил палочку вперед, навалился на нее, посмотрел на диспетчера в упор.
— Сколько вам лет, Степан Сергеич?
— Тридцать семь. В следующем году защищу диплом.
— Давно я к вам присматриваюсь. И до сих пор не пойму, кто вы. Человек прошлого? Будущего? Настоящего?..
Не ожидавший такого вопроса, Степан Сергеич ворчливо заметил, что никогда не ломал голову над подобными пустяками. Все это философия на пустом месте. Не болтать надо, а работать.
Сам же он решил доказать всем и себе тоже, что система его наивыгоднейшая для института и завода. По крайней мере, на ближайшее время.
72
Обстоятельства как нельзя лучше способствовали в этом Шелагину. С начала марта на монтаж и сборку поступил «Агат», детище хорошо знакомого ему Сергея Шестова, разработчика ГИПСа. Гамма-индикатор полевой, из-за которого Степана Сергеича когда-то прокляли, принес Шестову тихую, но прочную известность. Орден за индикатор, полученный из рук Ивана Дормидонтовича, он к пиджаку не цеплял, зато в лаборатории своей, где стал начальником, на видном месте повесил медаль от ВДНХ, за другой прибор. Прыжок через три ступеньки — от старшего техника к начальнику лаборатории — ничуть не изменил Сергея Шестова. Жил он в доме напротив Степана Сергеича, иногда встречался с ним в магазине и, пропуская впереди себя в очередь за картошкой, шептал: «Не стоит благодарности, право… Об одном прошу — не делайте меня начальником отдела!..»
«Агат» — четыре блока в стойке, один над другим, — создавался в привычных муках опытного производства, и муки эти никого не удивляли, всех оставляли равнодушными, — точно так врачи роддома внимают крикам рожениц да их опрометчивым клятвам «никогда больше». Эту аналогию с родильным домом принес во второй цех сам Сергей Шестов, жена которого рожала долго и трудно, а разродившись, свесилась с третьего этажа и кулаком погрозила Сергею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94