Проездили шесть часов, место нашли: речка, ровная сухая площадка, невдалеке сооружение странной формы — либо недостроенный стадион, либо разрушенный театр.
На обратном пути Труфанов сказал:
— Завтра же на участок доставим финский домик. Участок назовем… назовем Колизеем.
Когда Виталий вернулся домой, он нашел в почтовом ящике записку: «Буду в шесть вечера. Н.Ф.» По почерку, по краткости — отчим, Николай Федорович Родионов. Виталий помчался в магазин за сырыми бифштексами. Год назад приезжала Надежда Александровна, звонила Виталию, пригласила поужинать в ресторане при гостинице. Время не изменило вечно первую даму полка. Виталий хмуро слушал ее рассказ о сводном брате своем, нелепо погибшем. Надежда Александровна возвращалась из Карловых Вар, задала работенки пражским портнихам, в московском ресторане на нее пялили глаза. Проклятая молодость старух.
Родионов появился в точно назначенное время. Тихо рассказал о деде своем, колхозном плотнике. Старику девяносто семь лет, слеп и глух, а строгает, пилит, по грибы ходит, грибы он на расстоянии чует… Отчим написал книгу об августовских боях у Смоленска, по существу — воспоминания об отце: под Смоленском они встретились впервые, уже прокопченные дымом и горечью отступлений, злые и непримиримые, — так и началась дружба, так и продолжалась, без частых встреч, без писем… Виталий слушал отчима и думал, что только сейчас понял его. Человек всю жизнь считал себя должником людей, накладывал на себя обязанности и обязанности. Живя в доме с женами военных, от сплетен не скроешься, о Надежде Александровне такие слухи перекатывались по этажам и подъездам, что верил им только один сын ее. В политуправлении словечка осуждающего не сказали бы о разводе. Но не покидает Родионов ее.
Или это искусство Надежды Александровны? Она с легкостью заходила в чужие жизни и устраивала их по-своему. Но Родионова обжить она, пожалуй, не смогла, нет, не смогла.
— Ночуйте у меня, — предложил Виталий.
— Спасибо, не могу. Лечу к себе в ноль один. Мой самолет рядом, на центральном аэродроме.
— Оставайтесь. Летчики могли выпить, как бы чего не случилось…
Он поблагодарил тем, что остался еще на полчаса. Короткими шажками ходил от двери к двери безмолвно: у него редко бывало одиночество.
«Попросить? Не попросить?» — метался в Виталии один, по существу, вопрос. В военном ведомстве много институтов и бюро. «Попросить? Не попросить?»
И сам знал, что не попросит, не пожалуется, сам чувствовал, что весь он уже — в неизвестности, что сам он, со своей несостоявшейся честностью, будет честно бороться.
— Мне хотелось бы сделать тебе что-нибудь приятное, — сказал, преодолевая неловкость, отчим. — Мне казалось почему-то, что ты женат, и я… ну, у адъютанта есть корзина цветов…
Весь этот шальной месяц Виталий озоровал, как в детстве.
— Идея! — воскликнул он, захлебываясь от восторга. — Знакомая есть!
Ася Арепина! Записывайте адрес: переулок Стопани…
Родионов застегнулся, приложил ладонь к фуражке, простился.
65
Дом Лены у самого гастронома.
— Взять шампанское?
— У нас не пьют.
Петров посмотрел на нее и, как всегда, удивился. Ничего особенного: обыкновенная девушка с руками и ногами, некрасивая девушка. Он молчал, подобравшись для схватки. Лена сказала, что мать будет против. Что тогда делать?
Был час ужина, время, когда семьи собираются после работы.
— Когда я вижу кабачки, в душе возникает кабацкое настроение, пустил пробную остроту Петров.
Глава семьи, аккуратный, как теледиктор, одетый тщательно и обдуманно, неопределенно посмотрел на него.
Мать Лены быстро проговорила:
— У меня в классе опять двойки, я не знаю, что можно еще придумать…
Эти дети с каждым годом становятся все распущеннее.
— Сходи к ним домой, — вяло посоветовал отец Лены.
Петров с ресторанной благочинностью потреблял тушеное мясо. Разговор не клеился. Острить в этом семействе запрещалось — как и громко говорить, неправильно пользоваться ножом и произносить слова, не вошедшие в канонический свод словаря последнего издания. В минуты опасности курица мечет орлиные взоры. Петров готовился к отупело-испытующему взгляду педагога, но мать с ленивым бесстрастием оглядела его еще в прихожей. Дело плохо, наседка не принимает боя, забеспокоился Петров. Папу, по смутным недомолвкам Лены, снедала какая-то мелкая страстишка. Не похоже, что преферанс, — папа спит преспокойно. Для любовных излишеств он слишком немощен. Наркомания исключается, как и пьянство, — педагог не потерпела бы.
Скорее всего ипподром. Ну да, сегодня же бега, и папа торопится, сглотнув компот, поглядывает на часы, надеется побыстрее кончить неприятный разговор о будущем дочери и успеть ко второму заезду. Мать потому и назначила смотрины на сегодня, что хотела убить двух зайцев. Еще одна дочь, эта постарше Лены года на четыре, красивее ее и, кажется, умнее. Глаза пытливые, грубые, движения резкие. Лена нежнее, неоформленнее, размазаннее, что ли, издали напоминает старшую сестру — или старшая сестра напоминает ее.
— Лена, там на кухне списочек, сходи в магазин, деньги в серванте.
Она долго не уходила, не хотела оставлять его, но взгляд матери (в нем на этот раз промелькнуло орлиное что-то) выгнал ее. Петров отошел к окну, попросил разрешения курить. Спешащий папа сидел в кресле у двери, мать заняла тахту, Антонина, сестра и дочь, устроилась на низеньком стульчике у радиолы. Заседатели, подумал Петров, будут, как всегда, петь под судью. Если и появится особое мнение, то у Антонины. Современная вполне особа. Курит это заметно по трепыханию крыльев носа, жадно вдыхавших аромат незнакомого табака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94