Инженеры переглянулись.
— Хотите, объясню? — очень мягко предложил Рафаил.
— Да, да, объясняйте!
— Только не рычите на меня, хорошо? Забыл, простите, как зовут вас…
(Степан Сергеич пролаял свое имя-отчество.) Я из окна вас заметил — вы так брезгливо обходили мусорные кучи. Наверное, подумали: почему не прикроют эту шарашку, да?.. Нет, товарищ представитель НИИ союзного значения, нас прикрывать нельзя. Мы будем существовать, пока не прикроют ваш хваленый институт…
— Уточните.
— Ну, если вам нужна откровенность… Ваш институт занимает в Москве первое место по бездарности. У вас образовался особый стиль — грубый, неумный и дорогой. Ваши инженеры не утруждают себя думанием. Кто-то когда-то набросал схему — и шпарят по ней одни и те же узлы, одно и то же исполнение. Не потому, что такие уж бездари собрались под крылышком Труфанова, а потому, что стиль выгоден институту — вашему НИИ выгодно изготовлять дорогостоящую дрянь.
Инженеры вставали, разминаясь, улыбаясь. Диспетчер веселил их детским недоверием. Один из них, тощий и желчный, рассказал, как упрощался «флокс».
Худые и быстрые пальцы инженера бегали по старой схеме, вычеркивали ненужные лампы, браковали надуманные цепи, ноготь расправлялся с формирующими каскадами, узенькая ладошка разрубала геометрически правильные линии соединений…
Ни линий, ни обозначений уже не видел Степан Сергеич… Схема дрожала, расплываясь в неразрешимый лабиринт-головоломку. Как же так? Насмешки над своим заводом он перенес бы легко, сам знал цеховые грешки. Но — союзный научно-исследовательский институт!
— А «Примула»? Слышали о «Примуле»?
— Труфанов пальцем не шевельнул для «Примулы», она родилась на энтузиазме Стрельникова.
Мешанина ломаных линий рассасывалась, появились баллончики ламп, прямоугольники сопротивлений, тонкая вязь дросселей и трансформаторов. Схема восстановилась. Степан Сергеич увидел, что он в лаборатории.
— Кто же виноват?
Тощий инженер потерял охоту к ниспровержению схем и догм. Потрогал нос и, слова не сказав, сел за свой стол.
— Никто не виноват. — Рафаил пожалел диспетчера. — Нам, то есть серийному заводу, нельзя делать дорогие вещи… В массовом производстве приборы должны быть проще. Я знаю ваших регулировщиков, у нас таких нет, у нас таких и не будет: у нас платят мало, жилья нет.
— Я вас спрашиваю: кто виноват?
— Вы, — разозлился Рафаил.
— Я?
— Вы, вы виноваты, Труфанов виноват, все вы, как говорится, из одной футбольной команды. Сюсюкают о НИИ, кричат о достижениях НИИ… Не хотят видеть правду. Сидят на шее государства, рвут по бюджету деньги…
— Государство — это я!
Лаборатория непочтительно заржала.
— Вы еще меня узнаете! — пригрозил им Степан Сергеич.
Тощий и желчный инженер поболтал в воздухе пальцами. «Ах, не смешите нас!» — вот что говорил его жест. Диспетчер ничего уже не видел и не слышал — он бежал к пикапу.
54
Шелагин ворвался в кабинет Игумнова и с подробностями рассказал обо всем.
— Люминофоры-то привезли?
— Какие еще люминофоры? Люминофоры ему нужны! Люминофоры!
Виталий машинально отодвинулся подальше, ему показалось, что Шелагин сейчас в него вцепится. Но он не прерывал Степана Сергеича, находил даже удовольствие, слушая его. Работы в цехе невпроворот, а диспетчер опять ищет справедливость.
Упершись коленом в край стола, Игумнов покачивался на задних ножках стула, посматривал, улыбаясь, на буйствующего диспетчера. Тридцать шесть лет человеку, пора бы и остепениться.
— Успокойтесь, Степан Сергеич, успокойтесь… Эти инженерики, эта мелюзга мыслит кое в чем правильно, кое в чем… Предположим, что институту выделили на разработку радиометра два миллиона рублей. Мы уложились в миллион. На следующий радиометр нам дадут меньше.
— Правильно сделают!
— Следующий радиометр, предположим, не пойдет, ему миллиона мало. Что тогда?
— Обоснованно просить. На трех-четырех радиометрах определить норму.
— Кто ее определять будет?..
— Вы жулик, Игумнов, вам торговать на базаре.
— Как начальник цеха…
— Молчать! — крикнул Шелагин.
Снарядом, рассекающим податливое инертное пространство, летел он к парторгу, пробил дверь кабинета и вонзился в Молочкова.
— Прекратите обывательские разговорчики! — закричал парторг. — Я не позволю вам мазать дегтем достижения славного коллектива наших инженеров!
Не вышло у парторга — выйдет у директора. Тем более что Молочков намекнул: без директора вопросы технической политики не обсуждаются. Степан Сергеич так бурно повел себя в приемной Труфанова, что Анатолий Васильевич приоткрыл дверь, посмотрел, кто же там хулиганит. Не удивился, увидев Шелагина (парторг предупредил), пригласил войти. Непроницаемо спокойно выслушал, делая в блокноте какие-то пометки.
— Вы абсолютно правы, Степан Сергеич. До тех пор, пока все коммунисты не проникнутся ответственностью за наше общее дело, до тех пор мы не сможем работать с полной отдачей. Но поймите, нахрапом, навалом, наскоком здесь ничего не решить. Нужен трезвый подход к делу, всесторонний учет обстоятельств.
«Слова, — думал Степан Сергеич, — слова».
— Как я понял…
— Придет время — займемся и вашим предложением.
— Займемся… время… обстоятельства…
Бормоча невразумительное, Степан Сергеич бегал по коридору второго этажа мимо дверей разных начальников. Безумные мысли озаряли его. Ворваться в райком! В горком!
Вдруг он увидел, что стоит перед дверью главного инженера НИИ и завода.
Всем телом налег он на нее, дверь даже не скрипнула.
В конце коридора показался сам главный инженер — Владимир Николаевич Тамарин, здоровенный, под потолок, детина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94