Труфанов, будто не ему аплодируют, что-то спросил у Игумнова за спиной Молочкова.
Парторг ерзал, звякал в колокольчик, дивясь искусству директора с наименьшею тратой слов и энергии расправляться с людьми. О Дятлове и Пономареве директор почти не говорил, упомянул их фамилии — и гадливо пошевелил пальцами, освобождая их от чего-то мерзкого. Сразу одобрительно зашумели… Молочков (с молчаливого согласия Труфанова) усвоил себе — на людях — тон некоторого превосходства над ним, не сурового осуждения. Это мирило с унижениями в разговорах наедине.
— В те дни, когда весь советский народ… точное выполнение спущенных планов… трудовая дисциплина — залог успехов… — Молочков бодро выговорил обычный зачин, им он открывал собрания, с него заводил быстротечные беседы в коридоре. — То, что говорил здесь Анатолий Васильевич, правда… Жаль, что он расставил неправильно акценты, не обратил внимание коллектива на ряд фактов… — Молочков покосился на директора, принявшего полусонный вид. — Да будет известно всем следующее: при невыясненных обстоятельствах в цехе пропало техническое описание и схема важного прибора. Пропажа произошла именно в цехе, именно в те дни апреля, когда усилиями Дятлова и Пономарева здесь создалась кутерьма и неразбериха, когда они в погоне за длинным рублем упаковку делали на столах монтажников.
Вы сами понимаете, что значит утеря такого документа и какие выводы могут быть сделаны… Какие могут быть последствия… Пусть об этом все знают, потому что от Дятлова и Пономарева потянулась цепочка к другим нарушителям нашей дисциплины…
В обострившейся тишине Молочков сел, заплескал в стакан воду, пил ее, борясь с волнением. Степан Сергеич, взвившись под украдкою брошенным взглядом парторга, выкрикнул в запальчивости:
— Так что же это происходит, товарищи! На наших глазах преступники творят свое подлое дело…
Степану Сергеичу не дали закончить крайне важную мысль. Предцехкома Круглов грохнул кулаком по столу, устанавливая молчание (цех шумел), Степан Сергеич прокричал еще несколько гневных фраз и вовремя умолк, поняв своим особым чутьем, что слушать его не хотят, что за какую-то минуту он стал враждебен сотне людей в белых халатах. Замолчать пришлось и потому, что за спиной, в регулировке, дико хохотал, закатывался Петров, барабаня о пол ногами.
— Заметано, ребятишки! — всхлипывал он. — Опять началось!..
Труфанов чуть-чуть повел головой влево, к регулировке, и сразу кто-то догадался, закрыл дверь. Стало тихо. Круглов облил стол водою, долбя по нему графином.
— Хотелось бы задать несколько вопросов Игорю Борисовичу, — начал Круглов. — О каких схемах и чертежах говорите вы?
Молочков нахмурился, осуждая неуместную прыть выборного лица.
Беспомощно глянул на директора, но тот посматривал дремотно в угол.
— Важно ли это, какие именно чертежи? — примирительно ответил Молочков. — Есть факт, отрицать его невозможно.
— Ну, а все же? — весело допытывался Круглов и непочтительно подмигивал цеху: минуточку, мол, ребята, я из него сейчас сделаю котлету…
— Ну, если вы так настаиваете, пожалуйста: чертежи и схемы ИМА.
— Знаем. ИМА делали в прошлом году, чертежи не могли пропасть в апреле, потому что их искали еще в феврале.
Молочков чувствовал себя вдвойне неловко: он сидел, а предцехкома нависал над ним по-прокурорски, от его вопросов не увильнуть.
— Я не понимаю, зачем вам эти подробности…
Истину выяснили скоро. Из регулировки вышел Сорин и рассказал, как командированный из Ленинграда инженер прятал при нем чертежи за пазуху и еще грозился: наведите порядок в светокопировке, тогда и красть не будем.
Молочков, запутавшись, обвинил Сорина во лжи. Это была ошибка: цех верил в честность Сорина. Рабочие, возмущенно гудя, вставали из-за столов, шли к выходу. Одним словом мог вернуть их Труфанов. Но он молчал, по-прежнему сидел полусонным и отрешенным.
— У вас не цех, Игумнов, а черт знает что! — крикнул Молочков.
Виталий улыбнулся и кротко сказал, что впредь Молочкову следует приглашать на профсоюзные собрания милицию.
— Вы понимаете, что говорите?! — ужаснулся Молочков.
«Так тебе, — злорадствовал Труфанов. — так тебе и надо, олуху и тупице. Надо ж догадаться — приплести шпионаж! Времена не те, товарищ Молочков, с народом надо говорить иначе».
— Так что будем писать в протокол? — не спросил, а возмутился Круглов.
В регулировке уже надсаживался Петров.
— Пиши, — кричал он, — пиши: обнаружена шпионская организация, возглавляемая неизвестным лицом из Ленинграда. Особые приметы: шрам на левой ягодице…
Регулировщики хохотали…
— Некрасиво, — сказал директор и глянул на Молочкова так, что у того пропало желание возражать. — На бюро разберемся.
Сам он решил по возможности это дело не раздувать. От разбора на парткоме Молочков не поумнеет, как был дураком — так и останется.
— А как вы расцениваете собрание? — Директор повернулся к Шелагину.
— На мой взгляд, — неуверенно ответил Шелагин, — товарищ Молочков попал в заблуждение по собственной вине. Я всегда готов поддержать линию парткома, но надо же мне объяснить, что от меня требуется. А то сказал только, что следует выступить о бдительности, а о чертежах и схеме ни слова…
— Так вот оно что… — Труфанов уже принял решение: — Товарищ Шелагин, с завтрашнего дня приступайте к новой работе. Будете диспетчером этого цеха.
Приказ появился не скоро, потому что Игумнов убеждал, спорил, доказывал, кричал, что Шелагин не знает производства, вообще не знает гражданской жизни, неуживчив и излишне резок. Убеждая и доказывая, Игумнов сорвался, пустил оборотик из своего репертуара, уже, впрочем, известного директору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94