Вдруг что-то изменилось, задвигалось, Горошкина, умевшая держать очередь, засуетилась, все четверо оказались в комнате, чем-то похожей на каюту комбрига, разжался кулачок Насти, свету явилс футлярчик с парою колец, потом какой-то документ, под которым надо было расписаться, затем ухо Леммикки, куда он вшептывал слова любви. Расплакалась Настя, оттерла Алныкина, подруги расцеловались. Помощник смахнул набежавшую слезу.
«Мадемуазель Горошкина, вас ждет та же участь…» Побывали на том углу улицы Пикк, где случилась вечером 13 марта перва встреча новобрачных, а потом стали удаляться от центра города. Намечалась, по всем признакам, облава на офицеров. Майор Синцов готовился к штурму и осаде «Глории», подтягивал подкрепления, офицеры же рассасывались по Таллину. Ни для кого не было секретом, что с часу на час из Москвы прилетит всесильное руководство, чтобы огорошить штаб флота внезапным приездом. До буксира не так уж много времени, сидели в знакомом кафе, и было почему-то грустно. Развеселились, когда Горошкина достала вдруг из сумочки аттестат зрелости. Алныкин и Леммикки часто вставали и под музыку целовались.
Помощник сказал, что никогда еще не был так счастлив, и повторил эти слова на Минной, когда прощались. Обручальные кольца сняли, Леммикки боялась матери и комсомола, Алныкин — комбрига и замполита.
Светлая ночь простерлась от Таллина до Наргена. Сидели в каюте, которая днем прятала сбежавшего со службы помощника, и вспоминали город на Неве. В удостоверение личности Алныкин вложил бумажку с нужными анкете сведениями — кто отец Леммикки, кто мать, когда родились. Есть жена, есть противная теща и забулдыга тесть, следовательно — семья. И дом есть, где поселятся Владимир и Леммикки. Остался сущий пустяк — пропуск для нее. Вид на жительство, документ, открывающий границы. Через месяц, если не раньше, Леммикки Ивиевна Алныкина сойдет с поезда в Кирканумми и будет встречена мужем.
В бухту вошли, когда на «Софье Павловне» еще светились иллюминаторы.
Помощник стремглав помчался на корабль. Самоволка осталась, кажется, незамеченной.
Тральщики разбежались по всему Финскому заливу, катера берегли соляр, в море выходили трижды, выполняя плановые стрельбы. Еще до начала учений покинул базу командир тральщика, Алныкин официально получил ключи от его квартиры и брезгливо рассматривал следы отвальной вечеринки. Битые тарелки и вонючие бутылки снес в помойные баки, вымыл полы. Комната с видом на синий заливчик, две печки и кухонька — здесь они будут жить, он и она. Кровать с панцирной сеткой, стол, обеденный и письменный сразу, два стула и шкаф, называемый почему-то шифоньером. Судя по металлическим биркам, мебель транспортами везли сюда из всех портов Балтики, большую часть своей жизни шкаф провел в Кронштадте, стуль служили в разных воинских частях, военно-морская судьба соединила их в Поркалла-Удде, как В. Алныкина и Л. Йыги, тумбочка же на кухне была пришлой, бездомной собачкой попала она в эту квартирку. Два грязных стакана да вилка с загнутыми зубьями — с такого вот убожества и начинается семья. Жена (странно звучит это слово!) прислала письмо, спрашивала как раз о посуде и постельных принадлежностях, не тащить же в самом деле тарелки через Финляндию, гораздо проще буксиром перебросить вещи из Таллина. Родители что-то подозревают, беспокоится жена, мать нашла спрятанное колечко, поскандалила, Аста-Настя хранит верность и молчит, но долго так продолжаться не может, надо что-то решать с учебой: Таллин или Тарту? Москва и Ленинград отпадают, конечно; недалек тот день, когда понадобятся детские вещи, Таллин, слава богу, богат ими, надо запастись.
Ребенок, уверяла жена, примирит ее родителей с Володею, но даже если этого и не произойдет, Порккала-Удд станет не только местом рождени сына или дочери, но и землей, по которой пойдут крохотные ножки первенца.
К стрельчатым буквам Алныкин уже привык, в них было что-то бережливое, странноватой казалась датировка: сперва год, потом уже месяц и число, а не наоборот, как у русских. Письмо это попало к нему оказией, через жену минера, частенько бывавшую в Таллине. Три последующих письма бросались в почтовый ящик, пришли они к Алныкину густо вымаранные цензурой, исполосованные продольными мазками, и что-либо понять было невозможно. Не один Алныкин получал такие таинственные послания, родные и знакомые не раз предупреждались, что название военно-морской базы, арендуемой у Финляндии, глубокий секрет, спрашивать же о погоде означает, какова гидрометеорологическая обстановка в бухте Западная Драгэ и какие глубины у пирсов?
Вдруг Леммикки умолкла. Каждый вечер Алныкин пропускал мимо себя возвращавшихся из Таллина женщин, с надеждой заглядывая в их глаза. Писем не было.
Однажды на пирсе его окликнул бригадный особист, веснушчатый капитан-лейтенант с рыжими ресницами. «Оформляем пропуск жене» — так сказал он.
— Ты ее давно знаешь, жену-то?
— С марта.
— Где познакомились?
— На улице.
— Любовь с первого взгляда. Так и запишем.
Из отпуска вернулся капитан 2-го ранга, когда-то проводивший со свеженьким лейтенантом Алныкиным собеседование по анкете. Изучил теперь новую, дополненную, поднял глаза на женатого лейтенанта и попросил внятно произнести «Йыги», после чего поинтересовался, какой сегодня год, месяц и почему в рапорте о бракосочетании не указана девичь фамилия супруги.
А писем все не было и не было. Жизнь, однако, продолжалась, каждый день происходили чрезвычайные происшествия. В распивочной под условным названием «Зайди, голубчик» патруль открыл огонь по ремонтникам из плавдока, ранив смертельно пьяного работягу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32