Смелый ребенок: девушки такого возраста при виде мужчин обычно опускают глаза, притворяясь избыточно скромными, обеща в будущем быть дерзкими, но — в будущем («Защитная мимическая реакция», — говаривала аспирантка). Эта же уставилась на него, губами прошептывает каждое услышанное слово. И, пожалуй, на допросе у Синцова и Янковского может повторить все сказанное им, описать и кафе это, и парикмахерскую, и выговор, что получила от него за робкий мазок помады.
Но и встречу на улице Пикк опишет! И папиросы в лавке! И конфеты там же!
Поэтому — терпение и еще раз терпение. Пить с нею ни в коем случае нельзя, это станет известно Синцову, но и не пить — тоже, оскорбится. Эти начавшие красить губы девчонки мнят себя, конечно, зрелыми обольстительницами, частыми гостьями «Глории» хотя бы.
— Сухое вино, — развернул он бутылку так, чтоб девчонка запомнила буквы и цифры на этикетке. — Девять градусов. Дети пьют в Грузии… — Налил, приподнял бокал: — За твою географию. Чтоб хорошо сдала. У меня однажды это не получилось.
В магазине военторга Алныкин примеривал фуражки, а она смотрела то на него, то в зеркало и норовила стать так, чтобы и себя там увидеть. Пока Алныкин раздумывал, что делать с шапкой — отнести ее в гостиницу или упаковать, — девчонка просто сунула ее в портфель. Время подходило к двум часам дня, Синцов вот-вот появится в комендатуре, и офицерская шапка в ученическом портфеле вполне устраивала Алныкина, с нею девчонка не убежит, сработают рефлексы воспитания. И все же он втемяшил под беретик грозное предостережение:
— Стоять вот здесь и не двигаться! По делам службы я удалюсь на полчасика, буду в этом здании. Жди меня!
Двумя руками она прижала к себе портфель и застыла.
Майор Синцов внушал вечные истины, инструктируя у себя патрули, напоминая о форме одежды, дисциплине и благонравном поведении военнослужащих. «Есть порядок в главной базе — и на всем флоте тоже порядок! Пуговицы не драены — значит, не пробанены стволы орудий! Шапка вместо фуражки или бескозырки — значит, не тот боезапас подан в башни!» Майор, видимо, происходил из береговой артиллерии и умел стрелять формулировками. Патрули, громыхая сапогами и ботинками, выходили из комнаты, и подбежавший к окну Алныкин нашел школьницу стоящей на указанном ей месте.
От Синцова всего можно было ожидать, но то, что услышал от него Алныкин, любого повергло бы в изумление.
— Какая еще свидетельница? Какая эстонка? Какое чепе?.. Тринадцатого марта?
Никакого чепе не было, и никто не понуждал никого к развратным действиям!
Никто! Это все досужие вымыслы буржуазной пропаганды! Ты, я смотрю, лейтенант, наслушался «Голоса Америки»! Запомни раз и навсегда: ни-че-го не было! Ни-че-го! И если еще раз услышу, если раскроешь рот и станешь разносчиком заведомо клеветнических слухов — пятьдесят восьмую схлопочешь моментально! И чтоб я больше тебя здесь не видел! Тральщик, который в Гидрогавани, уходит в твою базу после восемнадцати ноль-ноль… Все согласовано с Янковским! — услышал уже в коридоре Алныкин, унося ноги от свирепого помощника коменданта.
Было приятное чувство облегчения, освобождения, выздоровления, что ли. И в Порккала-Удд уже не тянуло, и жаль, что нельзя продлить гостиничное житье.
Солнышко разогнало тучи, а те унесли с собою дождь, Таллин промылся и стал еще краше.
А школьница истуканом стояла перед комендатурой, вцепившись в портфель, как в спасательный круг, неотрывно смотря на окно, где показался он пятью минутами раньше. Алныкин толкнул ее: «Проснись, в школу опоздаешь!» Она очнулась, оторвала от груди портфель, стала перебрасывать его из руки в руку. Хотелось по-настоящему выпить, и чтоб эта девчонка при сем не присутствовала.
— А не пора ли тебе домой? Пойдем, провожу до трамвая.
Она закусила губу, кивнула как-то обреченно, пошла. На том месте, где четыре дня назад они столкнулись, вдруг нелепо (мешал портфель) обняла его и поцеловала, тут же отпрянув, и побежала. Остался запах ландышей. Умная девочка, что и говорить, все понимает.
Через шесть часов Алныкин на буксире пришел в Порккала-Удд, в штабе бригады никто его ни о чем не спросил, да никого из начальства на плавбазе не было, штаб носилс по кораблям, невзирая на поздний час, и проверял гюйсштоки.
Стало известно, что вчера в шторм на БК-148 (из боевого ядра) впередсмотрящий привязал себя, чтоб не смыло за борт, к гюйсштоку, а тот сломался, и матрос, упавший в море, утонул.
— Пустяки, пронесло, — доложил в своей кают-компании Алныкин. Втянул носом воздух, принюхался. — Каюту-то проветривать надо, — сказал он помощнику.
Тот обиделся, пожаловался командиру, ставшему на его сторону: вентиляция помещений не входит в задачу No 3 «Курса надводных кораблей». Рачительность командира не знала пределов, он и новую фуражку заметил, и отсутствие шапки.
— Потерял в Таллине, по пьянке, — беспечно объяснил Алныкин, испытывая легкую досаду. Новая фуражка — это пригодится. Положено по вещевому довольствию три кителя, двое брюк, не считая тех, что к тужурке, а фуражка — одна, так что покупка вполне оправданна. Шапка же, унесенная школьницей в портфеле, понадобится зимой, помощник выручит, есть у него старая, запасная.
Утром зашумел в кают-компании гирокомпас, стали готовиться к выходу в море.
Алныкин успел сбегать на «Софью Павловну» и отдать подписанные всеми комендатурами документы.
Отдал — и забыл о школьнице.
Вспомнил через месяц.
В Бьерке-Зунде ободрал днище о камни, а потом еще и сел на мель БК-151.
Отбуксированный в Выборг, корабль ждал запчастей и неминуемой расплаты, на борт 133-го поднялись отрядные специалисты (дивизион делился на два отряда), переход сулил приятные штурманские впечатления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32