Правда, по некоторым недомолвкам того выяснилось, что и посла, и резидента он считает если не жуликами, то болванами. И парень, спец по экономическим связям, такового же мнения был. Выдержав паузу, он рассказал, какие дела творятся в этом государстве, а в нем от мала до велика все скрытно недолюбливали президента с его позами величайшего оратора всех времен и народов. Страна будто застыла в мертвой точке: уже не отступить от лелеемых идей справедливости, но и время еще не пришло всех наделять справедливостью, нарезанной поровну. Всем плохо живется или почти всем, а те, которым не так уж плохо, боятся жить, потому что у них могут отнять нажитое.
Петя ему поверил. Не мог не поверить: почти о том же сказали ему потомки княгини Оболенской. Более того, они предрекали бунт, разбой, концлагеря, расстрелы заложников, и когда Петя напрямую спросил, откуда у них, лишенных достоверной информации, такая уверенность, ответ был такой: от княгини, она вовремя убралась из России, еще до 1917 года.
Весь в мыслях о Болтуне и Трусе, гадая, когда и по какому сигналу начнут они стрелять друг в друга, Петя прикатил в спортклуб на теннис, сидел на низкой скамеечке под струями вентилятора; играть не хотелось, да и душно сверх всякой субтропической меры. Рядом француз препирался лениво с чехом, споря о мяче на ауте. Оба поднялись и пошли к буфету на кока-колу. Сюда обычно приезжали на встречи с информаторами, раздевалка — удобнейшее место для передачи громоздких подарков и приема слов или документов, и как в так называемом приличном обществе будто не существует туалетов, куда время от времени заходят женщины, так и здесь никто не замечал подарков этих, краткого обмена словами, и уж никогда ни в одном донесении не фигурировали люди, мелькавшие здесь. Корпоративная этика — так, кажется, называла Глаша это противоестественное совпадение интересов. Появлялась она здесь к явному неудовольствию Пети, он однажды заехал за ней и ревниво наблюдал издали за бесполезным занятием: верная жена не столько перебрасывала мяч через сетку, сколько показывала себя мужчинам, фигуру свою, бедра, едва прикрытые юбчонкой. По сравнению с ней эта сейчас к нему подошедшая американочка Мод Форстер — сущая образина, язык у нее, спору нет, подвешен хорошо, она назвала Петю «кэптеном» и с видом деревенской дурочки беззастенчиво села рядом.
— Хотите знать, о чем думаете?.. Хотите. Так вот: о том же, что и я. Задачку оба решаем. Если кто первым догадается — поделимся, а?
— Я-то поделюсь, слаб ведь мужчина перед женщиной, когда она забывает надеть бюстгальтер. — Мисс Форстер, пренебрегая приличиями и принимая во внимание климат, была в лифчике символического размера. — А вы — нет, не поделитесь.
— Шортики снимете — и я выдам все секреты госдепа…
Посмеялись. Потом она высвистнула мелодию некогда известной в СССР и КНР песни «Русский с китайцем братья навек».
— Враг-то у нас теперь общий, что бы там на Яузе и Потомаке ни говорили… — И ракеткой полоснула себя по горлу, встала, опираясь на плечо Пети. — Ваш хороший друг Джордж делает бешеную карьеру, уже командир крейсера, скоро явится сюда с дружеским, как водится, визитом. — И виляющей походкой удалилась в душ.
Муторная встреча, разговор тем более, его еще надо какими-то нейтральными и бессодержательными фразами отобразить в донесении, ибо начальство по своим каналам узнает. К себе ехал через центр, тормознул у площади перед президентским дворцом. Напротив — это чертово американское посольство, из окна могут видеть, какая стража сегодня, — везет же людям.
Здесь, на площади, его озарило, он понял, что будет с Умником, почему нет его ни в одном списке — ни на расстрелы, ни на перемещение вверх или вниз по должности. Судьба министра обороны и начальника Генерального штаба предрешена так, что говорить или писать о нем не стали ни генералы в своем «Совете», ни офицеры авиабазы. Он обречен на заклание, он, пока жив, всем опасен, потому что решительнее всех, генералов и офицеров перестреляет безжалостно, без разбора, не интересуясь личностью того, кого солдаты выволокут из кроватей или кабинетов. При нем, живом, никто не осмелится начать резню. И наибольшая заинтересованность в убийстве его — у Болтуна. Но и у Труса основания расправиться с министром обороны еще более весомы, Трус жесток и злобен, он сразу же после устранения Умника объявит заговорщиками причастных к убийству офицеров, и авиабаза окажется в кольце двух окруживших ее дивизий, а по всей стране начнутся расстрелы коммунистов, ибо Генсек уже стакнулся с Болтуном, который намеренно, по чьей-то подсказке, вовлекает лидера наикрупнейшей партии страны в эту авантюру.
Уже вовлек, потому что в тот же вечер стало известно: Генсек тайно перемещен на авиабазу, ему отвели домик, дали связь, он готов поднять коммунистов, повести их неизвестно куда, то есть под дула автоматов Калашникова, и если он уже на авиабазе — значит, скоро, скоро начнется. Но когда, когда? Резиденту — известно? Нет, тот не слышал, не знает, зато обрадовал последней шифровкой: отпуск капитану 3 ранга Анисимову разрешен, через десять дней. Закаленный Петя выразил скромную радость, стал перетряхивать в памяти своих информаторов, чтоб ненароком не передать резиденту перед отпуском самых лучших, и вспомнил о недавно выздоровевшем чиновнике, который не гнушался мелкой работенкой и не роптал на мизерное вознаграждение. Чиновник подавал знаки уже вторую неделю, да все времени не было встретиться с ним, а приглядывал тот за американским посольством.
Встретился. Чиновник не только сообщил оглушительную новость, но и предъявил фотографии, оцененные Петей в сто долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39