После окончания игры мы обрушивали на нашу команду град рукоплесканий, а игроки рассаживались на лавочки и обсуждали игру.
Игги был тенью отца, он бродил за ним по пятам, пожирая влюбленными глазами. Я и сам вертелся неподалеку, но, поскольку я не мог заявить о своих правах, как Игги, я дружественно соблюдал положенную дистанцию.
И когда вечером я возвращался домой, мне казалось, что мой отец, сидящий по своему обыкновению на крыльце среди разбросанных листков воскресной газеты, смотрит на меня ужасно грустно.
Я был ошеломлен, когда впервые услышал, что должен покинуть все это и что наша семья намерена перебраться из Бруклина на Манхэттен.
Манхэттен — место, где обыкновенно в субботний полдень ты, одетый во все лучшее, отправляешься с мамой за покупками в магазин Уэнамакерса или Мэйси или, если повезет, идешь с отцом на ипподром или в Музей естественной истории. Манхэттен не внушал сомнений в качестве достойного места для жительства.
Однако дни летели, и мои чувства изменились — возникло тревожное возбуждение. В конце концов, ведь я должен был совершить что-то поистине героическое, устремляясь в Неизвестность, а то, как мальчишки нашего квартала говорили со мной об этом, окружало нашу семью романтическим ореолом.
Однако все это не имело значения в день накануне отъезда. Наш дом выглядел странно: вещи запакованы и увязаны, мать с отцом в раздражении. Осознание неизбежных перемен — я впервые в жизни переезжал из одного дома в другой — пугало меня до оцепенения.
Именно в таком настроении, рано поужинав, я проник сквозь дыру в заборе, отделяющем наши задворки от Коваков, и уселся на ступени перед их дверью на кухню. Игги вышел и сел рядом. Он, кажется, догадывался о моих чувствах, и они определенно его обеспокоили.
— Господи, не будь ребенком, — сказал он, — это колоссально — жить в центре. Представь — чего ты там только не увидишь.
Я ответил, что там я ничего не хочу видеть.
— Дело хозяйское, — сказал он, — хочешь почитать что-нибудь интересненькое? У меня есть новые книжки о Тарзане и “Мальчик вступает в союз в Ютландии”. Выбирай, я почитаю, что останется.
Это было сверхблагородное предложение, но я ответил, что читать мне что-то не хочется.
— Что толку сидеть и хандрить, — заметил он резонно. — Давай займемся чем-нибудь! Что бы ты хотел сделать?
Это было начало ритуала, когда методом исключения различных вариантов — плавать идти поздно, в футбол играть жарко, домой идти рано — мы совершали выбор. Мы честно исключали одну забаву за другой, и окончательное решение принимал обычно Игги.
— Вот что, — сказал он, — пойдем-ка на Дайкерские высоты искать мячи для гольфа — время самое подходящее.
И он был прав, так как лучшее время вылавливать в затопленных водой лунках потерянные мячи было на закате дня, когда поле для гольфа уже пустовало, но было еще достаточно светло, чтобы что-то найти. Делалось это так: мы снимали тапочки и чулки, подворачивали бриджи выше колен, затем медленно и сосредоточенно бродили по тине в пруду, стараясь нащупать затонувшие мячи босыми ногами. Это было упоительное занятие и к тому же довольно выгодное, потому как назавтра можно было продать найденные мячи по пять центов какому-нибудь игроку. Сейчас уж не помню, откуда взялась эта справедливая цена — пять центов, но так оно и было. Игроки, помнится, были довольны, и мы, конечно, тоже.
Тем летом мы выловили не более полудюжины мячей, но тридцать центов тогда были подарком судьбы. То, что мне причиталось, быстро расходовалось на что-нибудь, поразившее мое воображение, а вот у Игги нет — у него была мечта. Больше всего на свете ему хотелось стать членом гольф-клуба, и каждый обломившийся цент опускался в консервную банку с дыркой наверху, перевязанную по шву изоляционной лентой.
Он никогда не открывал эту банку, но время от времени встряхивал ее, дабы оценить содержимое. Он считал, что, когда банка наполнится, денег в ней будет достаточно, чтобы купить короткую клюшку для гольфа, которую Игги уже присмотрел в витрине магазина “Лео: Спортивные товары” на Восемьдесят шестой улице. Два или даже три раза в неделю он таскал меня с собой к “Лео” полюбоваться клюшкой и между прочим рассуждал о том, какой длины она должна быть, показывал, как правильно ее держать и каким образом надо встать, чтобы долгим ударом загнать мяч в лунку на зеленом газоне. Игги Ковак был первым, помешанным на гольфе, кого я знал, потом я встречал много таких. Но случай с Коваком наиболее примечательный: ведь в то время он клюшки-то в руках не держал.
Итак, зная жизненные устремления Игги, я тогда сказал: “Ладно, если идешь удить мячи, я иду с тобой”. По Бат-стрит идти было не долго, единственно сложный отрезок пути был на задворках самого поля, там приходилось карабкаться по горам того, что из вежливости именовали “насыпью”. Это “что-то” делало дорогу жаркой и дымной, затем шел болотистый участок, наконец площадка с мокрым полем для гольфа.
С того дня я не был там ни разу, но недавно в каком-то из журналов я наткнулся на статью о гольф-турнире на Дайкерских высотах. Из статьи следовало, что это наиболее представительный гольф-турнир в мире.
Восемнадцать ухоженных лужаек от зари до зари были заполнены игроками, а кто хотел сыграть в выходные дни, должен был занять очередь у здания клуба в три или в четыре часа утра.
Конечно, у каждого свой вкус, но, когда мы с Игги ходили удить мячи, картина была другая. Во-первых, думаю, что тогда было не восемнадцать лужаек, а гораздо меньше. Во-вторых, поле обычно пустовало, то ли оттого, что в те времена не так уж много народу играло в Бруклине в гольф, то ли оттого, что место было не слишком привлекательное.
1 2 3 4 5 6 7