Отчего– то он не был обеспокоен происходящим. Он сознавал, что происходит нечто должное. Откуда такая бестрепетность?
Незнакомец жестом пригласил его подойти ближе, и Перрин приблизился к его столу. Стол был квадратным. Такими же стали и остальные столы в гостиной.
В смущении Перрин протянул руку, желая коснуться столешницы, однако тут же раздумал. Ни одна из ламп не светилась поблизости, и хотя свет заливал остальную часть помещения, человек за квадратным столом, как лазутчик, покрыт был завесой тени.
И почудилось богатырю, будто он давно знает сидящего за столом, но туманная догадка проскользнула по краю его памяти. Мужчина был уже в годах, импозантен и одет столь роскошно, как не принято наряжаться постояльцам сельских ночлежек и харчевен: глубокий бархат, отливающий вороновым мраком, и белое кружево – манжеты да воротник. Сидел он выпрямившись, изредка прижимая ладонь к груди, точно собственные движения доставляли ему сердечную боль. Бархатные его очи, вонзившие взгляд в лицо Перрина, обведенные тенью, сверкали, как острия копий, нацелившиеся из мрака теней.
– От чего же я должен отказаться? – спросил Перрин.
– От этой штучки, конечно, – незнакомец указал воину на топор, висевший у Перрина на поясе. Говорил он с некоторым недовольством, будто разговор с воителем он вел давно и сейчас повторял уже не раз использованный аргумент.
Но топора у себя на поясе Перрин не чувствовал. Ни самого оружия, ни хотя бы его тяжелого веса. Однако топор был на своем боевом посту. Перрин тронул лезвие и провел пальцем по острию. Сталь откликнулась твердым хладом. Незатупляющийся булат! Куда более прочный, чем все остальное тут. Более прочный, верно, чем характер бойца. Воин обхватил рукоять топора, чтобы держаться хотя бы за что– то.
– Подумывал я об этом, – пробурчал он себе под нос. – Да не смогу, видно. Сегодня не смогу.
– Не сможешь сегодня? Ему почудилось, что гостиная чуть замерцала, а в затылке у Перрина вновь зашебуршал чей-то шепот. Нет! Шепот исчез.
– Нет? – незнакомец холодно улыбнулся. – Ты, по-моему, так и остался кузнецом, мальчик мой, – продолжал он. – И кузнецом хорошим, насколько мне известно. Руки твои рождены не для секиры, а для кувалды! Ты обязан созидать, а не дарить смерть. Возвращайся-ка в свою кузню, пока не поздно!
Тут Перрин, к собственному своему изумлению, кивнул.
– Пусть будет так! Но ведь я та'верен. Прежде он не произносил этих слов вслух ни разу. Но
сей субъект знает уже все до капли. Перрин был уверен
в этом, хотя и не знал, почему.
Улыбка незнакомца на долю мгновения обратилась в
гримасу, но сразу же после этого он заулыбался еще шире.
И еще холодней.
– Ты ведь знаешь, мальчик, есть способы все изменить. Способы даже избежать судьбы. Садись, поболтаем об этом…
Вокруг них двоих струились, сливались, сгущались тени. Чтобы остаться в полосе света, Перрин отступил на шаг от стола. И молвил:
– Я думаю иначе, чем вы.
– Ну, хотя бы выпей со мной! За годы прошлого и за грядущие времена! Затем ты многое увидишь яснее, многое поймешь. Вот! – Мгновение назад в руках незнакомца не мерцал узором кубок, который теперь был протянут им Перрину. Серебро кубка посверкивало, словно дрожало, а в кубке пламенело кроваво-алое вино, едва не выплескиваясь через край. Перрин отважился посмотреть незнакомцу в глаза. Взор воина оставался острым, но тени словно плащом Стража завесили лицо человека, говорящего странные слова. Мрак укрывал его лик, словно маска. Но в глазах и ресницах неизвестного Перрин успел заметить нечто знакомое, о чем он должен был знать. Он стал рыться у себя в памяти, но снова воткнулся в затылок воину шепот.
– Нет! – сказал Перрин. Он сказал "нет" тихому голосу, звучащему у него в голове, но в тот же миг Перрин заметил, как искривил гнев губы незнакомца, как быстро тот подавил взрыв своей ярости. И юноша решил, что ответ сей будет ответом и на предложение незнакомца.
– Благодарю, – молвил он. – Жажда меня не мучит.
И повернулся спиной к незнакомцу. И пошел к двери. Очаг предстал сложенным из обкатанных речных камней. В комнате вытянулись длинные столы с приставленными к ним скамьями. Перрину хотелось как можно скорей расстаться с незнакомцем.
– На удачу теперь не рассчитывай! – твердым голосом проговорил ему в спину недруг. – Три нити, вместе вплетенные в Узор, разделят общую судьбу. Стоит перерезать одну из нитей – и две разорвутся одновременно с ней. Ежели не суждено тебе ничего худшего, то просто падешь жертвой рока…
И тут Перрин вдруг ощутил всею спиной своей вздымающийся позади него жар, угасший столь быстро, будто раскрылись и тотчас захлопнулись позади него заслонки огромной плавильной печи. Ошеломленный, он повернулся. Комната была пуста. Сон, и ничего, кроме сна! – подумал он, вздрагивая от прохлады. И вмиг все вокруг изменилось.
Перрин смотрел в зеркало, на собственное отражение. Перрин и понимал, и не мог понять, что видят его глаза. Позолоченный шлем – искусно откованная львиная голова с разинутой пастью – сидел на голове воителя так ловко, точно славный Перрин и родился в этом шлеме. Витиевато выкованная кираса повита золотыми листьями, и доспехи на руках и ногах изукрашены блистающей чеканкой. Не утяжеленной узором осталась только его секира на поясе. И голос – теперь уже не чужой, а его собственный, – шептал в сознании, что рукам его нужно другое оружие, которое было в них тысячу раз, в сотне битв. Нет! Воин стремился избавиться от незнаемого шептуна, прогнать его. Нет, нельзя! Но прямо в ушах у него зазвучал голос, почти понятный, гораздо более громкий, чем таящийся шепот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43