– закричала Роберта и снова толкнула его.
Я отправился на кухню и приготовил ей ее любимого «Тома Коллинза». Да нет, не подумайте, что я ревновал. Я не ревную и никогда не ревновал Роберту. Иногда мне бы этого хотелось, чтоб иметь повод сбежать. Но я-то знаю, что причин ревновать нет. На самом деле я был зол на самого себя. Вечно я позволял первому встречному хозяйничать, как у себя дома. Я принес «Тома Коллинза» для Роберты и заодно еще один стаканчик чистого виски для себя. Понемногу я начинал оттаивать. Пришла Джо и села на ручку моего кресла.
– Ты что не здороваешься с мистером Муном?
– Привет, – говорит Джо.
– Привет, Джо. Как поживаешь? – говорит Мун.
Джо лишь улыбнулась в ответ, не сказав ни слова. Мун опустил руку в карман.
– Ты знаешь какие-нибудь танцы, Джо? Я готов выложить четвертак за хороший танец.
– Я не знаю танцев, – отвечает Джо.
– Что ты говоришь, Джо, – вмешивается Роберта. – Ты же умеешь...
– Я забыла, мама.
– Но ты же танцуешь целый день! Не может же быть такое, что ты...
– Я устала, мама.
– Джо!
Слава Богу, пришла Фрэнки. Она плюхнулась на диван рядом с Муном, шляпу в одну сторону, туфли в другую. Берет она у Муна стаканчик, зажимает нос пальцами и опрокидывает одним махом.
– Уф! – говорит. – Не представляю, как вы пьете виски с содовой.
– Хочешь чистого? – спрашивает Мун.
– Было бы неплохо.
Мун тянется за бутылкой, и мы выпиваем ещё по разу. У Фрэнки новая байка. О старом короле, у которого три красавицы дочери. Одну он готов отдать в жены рыцарю в награду за то-то и то-то. Вопрос: какую из дочерей выбрал рыцарь? Ответ: никакую. Он выбрал короля. Такая вот сказочка. Мун смеялся довольно сдержанно. У меня такое впечатление, что ему неприятно было слышать это от Фрэнки. Только хотел бы я знать, какое ему дело до того, что и как она говорит. Сейчас бы я не спросил, потому что и сам знаю, что, несмотря ни на что, Мун был влюблен в нее.
– У тебя сегодня свидание? – спрашивает он ее.
– Ага.
– А я-то думал, мы все вместе скатаем в Тиа-Хуану.
– Хм... да... – мычит Фрэнки и смотрит на меня.
– Я бы тоже не прочь прошвырнуться, – вступает Роберта. – А ты разве не хочешь, Джимми? Сколько мы уже здесь, а ни разу границу не пересекали. Может, это тебе даст материал для рассказа.
Я рассмеялся, хотя, наверно, и не очень искренне.
– Ты полагаешь, у меня будет время заодно и написать его?
– Давай развеемся, Дилли, – подначивает Мун.
– Мне так это точно не повредит, – гнет свое Роберта. – Я неделями не выхожу из дому. Может, я не такая умная, как кое-кто, но я тоже человек.
– Будет, дорогая, – откликаюсь я.
Из кухни появляется мама:
– Если хотите размяться, я посижу с ребятишками.
– Можно и не сходить разок на свидание, – раздумывает Фрэнки.
Ну...
– Ну, раз так, – говорю. – Я с удовольствием.
Долго за ужином мы не засиживались. Фрэнки и Роберте надо было навести марафет, а мы с Муном уже хорошо приложились, чтоб испытывать особый голод. Нет, не скажу, что мы наподдавались. В самый раз, чтоб настроение было. Роберта и Фрэнки были чуть навеселе, и я чувствовал себя не так плохо, как обычно. Когда мы покатили к границе, Роберта прижалась ко мне и положила мою руку себе на грудь.
– Ты на меня не злишься? Мне показалось, что надо бы поехать.
– Конечно, ты права.
– Мун уже столько раз у нас был, к тому же он твой босс, и я решила...
– Да все в порядке.
– У тебя деньги есть?
– Всего семь центов.
– У меня есть доллар, но давай не будем его тратить; только в крайнем случае. Нам столько всего нужно, Джимми.
– Послушай, – говорю, – чья это вообще-то идея? Как можно ехать на весь вечер без денег?
– У Муна куча денег. Пусть сам за все платит.
– Что ж остается делать.
Она стиснула мою руку и стала смотреть вперед, а я понимал, что в ее глазах я столь же неразумен и несдержан, как и она в моих. Я притянул ее голову к себе на колени и поцеловал ее. Губы ее тут же раскрылись, а руки стали теребить мои волосы. Она вся изогнулась, закинула ноги на сиденье, и ветер задрал платье до бедер, и они белели при лунном свете, как слоновая кость. На ней не было пояса (от них вид у женщин какой-то неуклюжий), только белые трусики с оборочкой, которые она покупает – или покупала – дюжинами, потому что знает, что мне не по себе, если трусики нечистые; и духами она не пользуется, потому что я запрещаю по той же причине. Я склонился над ней и размышлял, всматриваясь в нее, потому что мог себе это позволить, зная, что она глаза закроет, размышлял о том, как она всеми способами в этой одной – единственно доступной ее разумению – области пыталась приспособиться ко мне. Я думал о том, сколь неблагодарной должна эта задача казаться ей, и я пытался сделать над собой усилие и хотя бы сейчас смотреть только на результаты этого труда – смотреть, забыть и не желать ничего большего, понимая, прежде чем желание не овладело мною полностью, тщету этой попытки. Все было тщетно, потому что я провалился до самого дна и знал там все, знал все сладостные и обманчивые извивы этого падения. Все было тщетно из-за высокого, массивного не по летам сына фермера, который поступил в первый класс, когда ему стукнуло шестнадцать, и в двадцать один был принят в адвокатскую коллегию; из-за вечно рассеянного неопрятного толстяка, который выиграл сто двадцать девять дел из сто тридцати пяти; из-за этого человека, который забывал оплачивать счета за продукты, но брал взаймы, чтобы купить «Письма президентов» или «Американскую историю»; из-за сломленного и одинокого старика, который велел мне оставить его и идти учиться в школу.
На мексиканской таможне мы не остановились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67