Минут через пятнадцать Евгений Анатольевич с внутренним трепетом увидел через низкие крыши утлых домов острую колокольню и византийский купол церкви святого Феодора... Странное дело - сейчас надобно было сосредоточиться на предстоящем восторге, но мысли роились совсем иные: противоречив человек... Евгений Анатольевич думал о том, как быстро растет и развивается громад ная страна, ее города и веси. К примеру, тот же Киев. На карте начала века места, на котором теперь стоял, не было и в помине так, поля, горки, овраги и дикая поросль. И вот - не прошло и пяти лет появились первые улочки и даже кварталы. Пыльные, грязные, но неотвратимо распространяется русский человек, обживает, плодится, и жизнь становится все лучше и лучше. А сегодня, в марте 1911 года, и совсем городскими стали здешние предместья: и улицы мощеные, и вторых этажей много, даже трехэтажные дома появились, под железом, и это значит, что слой домовладельцев - а на них всякий город стоит - растет и процветает. "И кому-то понадобилось эту мирную гармонию, идиллию эту, можно даже сказать буколику - превратить в пылающий костер ненависти, насилия и уничтожения. Да, в проклятой нации заложено нечто взрывное, страшное, от них, черт бы их всех взял, один раздор, подозрительность и даже погромы!" Последний вывод показался Евгению Анатольевичу очень неожиданным и новым, подумал, что надобно запомнить и при случае - блеснуть. Есть в "Союзе" умники - куда там фразеру Замысловскому и прочим,- господин Пасхалов1, например: слово "жид" в его лексиконе - речевом и печатном - отсутствует; не кричит, рубаху не рвет, спокойный респектабельный человек, а суть понимает глубоко и остро: чужд Исаак России, чужд, и с этим ничего не поделаешь. Правда, есть Исаак Далматский, один из трех главных храмов столицы ему посвящен, но это было давно. И исааки эти, надо думать, в те, библейские времена были совсем иными и никого не раздражали еще, никому не мешали...
Евгений Анатольевич древней историей никогда не увлекался, и если Новый Завет еще как-то укладывался в его голове, то вот Ветхий... "Песнь песней", к примеру. Один гнусный разврат. "Какие у тебя груди..." Черт знает, что такое... Эти слова должно сказать теперь Кате Дьяконовой - во время сладкого свидания, но чтобы в священной книге... "Впрочем, подумал, - это их книга. Так-то вот". С этими благими мыслями и поднялся Евдокимов на тщательно выметенное и красиво отделанное сквозной резьбой в русском стиле крыльцо и нажал кнопку звонка. Он был электрический - вот ведь чудо!
Двери открылись сразу, Катя стояла на пороге в легком платье, под ним угадывалось нечто розовое, воздушное и такое завлекательное, что у Евгений Анатольевича перехватило дыхание.
- Вы... ждали меня? - спросил глупо, припадая к руке.
Она сняла с него котелок и нежно поцеловала в голову.
- Противный... Вы могли подумать другое? - И, взявши за руку, мощно и решительно повлекла за собой. - Прислуги дома нет и до утра не будет, вечер наш, только наш, я так взволнована, я с трудом справляюсь с собой!
В гостиной или в столовой, Евгений Анатольевич от волнения не разобрал, Катя сбросила платье и осталась в розовом пеньюаре ("Ведь угадал!" - восхитился собой счастливый любовник), свет из-под шелкового (конечно же, розового) абажура лился приглушенный, мягкий, умиротворяющий и возбуждающий одновременно.
- Поцелуйте меня, - Катя сложила пухлые губки бантиком и по-детски подставила, привстав на цыпочки.
Евгений Анатольевич прикоснулся поначалу нежно, легко, но сразу же потерял самообладание и впился долгим страстным поцелуем.
- Вы нарушаете мои планы... - с легким упреком сказала Катя, отстраняясь, необидно, с улыбкой, - сначала мы целуемся для знакомства, потом легкий ужин, во всех романах об этом пишут, а уж потом... - завела глазки за веки, да так, что зрачки исчезли, только белки остались.
- Вы меня пугаете... - проворковал Евдокимов, чертыхаясь про себя и проклиная романы и "легкий ужин". Дело есть дело, нечего финтифлюшки разводить. - Однако пеньюар скрывает ваши удивительные достоинства,- сказал комплимент, полагая, что такая, как бы завуалированная оценка сразит наповал любую женщину. В прошлом это действительно выходило неотразимо. Но Дьяконова оказалась непростым орешком...
- Приступим к ужину... - улыбнулась, замерев у стула в ожидании, Евгений Анатольевич изящно пододвинул, сели, стол и вправду был накрыт элегантно: заливная рыба, черная и красная икра во льду и, конечно же, шампанское...
- Я поднимаю свой бокал, - провозгласил торжественно, - за самое очаровательное существо, какое я когда-либо встречал!
- Врете вы все, - капризно сказала Катя, впрочем, не оставляя в своем бокале ни капли. - Идите сюда...
То, что увидел Евгений Анатольевич, напоминало скорее сон, нежели грубую реальность: сбросив пеньюар на пол, Катя резво вскочила со стула, сильным движением красиво изогнутой руки швырнула на этот стул Евдокимова и тут же, обвив руками его шею, уселась к нему на колени.
- Господи... - прохрипел Евгений Анатольевич. - Позвольте хоть... брюки снять!
- Никогда! Никогда! - закричала, впиваясь в его пахнущий шампанским рот вязкими губами. - Сначала так! Сначала - так!
- Да как же... так? - стонал Евдокимов, прорываясь словами сквозь удушающие поцелуи. - Я не понимаю...
- Сейчас, сейчас... - нервно, с блуждающим взором расстегивала пуговицы. - Сейчас... Сейчас, милый, ты выйдешь на волю...
- Да кто это выйдет на волю! - завопил окончательно потерявший волю надворный советник.
- Он... он... - помогала себе тонкими, нервно ищущими пальцами, и вот - свершилось...
- Ага... - только и сказал, поняв наконец "кто" или "что" оказалось на "воле", но не умом, а каким-то немыслимым, запредельным чувством, коего никогда прежде в себе не замечал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88