Однажды, вернувшись с обеда, он застал соседа по комнате, Юрия Калашникова по кличке Моряк, с подозрительно набухшими глазами.
-- Кто обидел? -- спросил Рушан у своего верного болельщика, которого в общежитии называли его адьютантом.
Моряк зашмыгал носом и, отвернувшись, показал на тетрадку:
-- Ты, оказывается, так любишь Томку... У меня от твоего письма просто мороз по коже, так тебя жалко. Никогда не думал, что так можно терзаться... Ты извини, что я прочитал, тут все на столе валялось, -- обнял обескураженного Дасаева.
Такого участия от далеко не сентиментального Моряка Рушан не ожидал.
-- Давай выпьем за любовь, за Тамару? Я уже сбегал за бутылкой, --предложил вдруг Калашников.
За бутылкой вина Моряк и убедил Рушана, что нужно пойти попрощаться самому, ну и "письмо", конечно, отдать лично. У него оставался последний вечер в Актюбинске, отступать было некуда, -- завтра вечером он навсегда покидал город. После обеда, захватив тетради, он пошел на улицу 1905 года.
На звонок вышла сама Тамара и, что странно, не очень удивилась его приходу. Улыбнулась, словно ждала, пригласила в дом, но он не решался войти. Сказал, что вчера получил диплом и сегодня у него последний вечер, завтра он уезжает навсегда, и просил ее сходить с ним хотя бы в кино. Протягивая тетради, добавил: "А это то, что мне всегда хотелось сказать тебе". Тамара благосклонно взяла тетради и спросила, во сколько он зайдет за нею.
Не веря в реальность происходящего, Рушан назвал время, мысленно благодаря Моряка за совет. Ведь не прочитай тот письма, вряд ли Дасаев решился бы показаться Тамаре на глаза.
Возвращаясь в общежитие, встретил на дороге Наиля Сафина, направляющегося туда же, откуда он только что ушел. Он поздоровался с ним кивком головы, но радости выказывать не стал. Бедный Наиль, наверняка он был для Томы тем же, чем сам Рушан для Резниковой или Нововой, -- оба они оказались ненужными этим девушкам, они выполнили свои роли в какой-то их девичьей игре и свергнуты со сцены, -- Рушан понял это еще тогда.
Задолго до назначенного времени он стоял в тени отцветших акаций напротив ее дома, до конца не веря, что сейчас откроется калитка и выйдет Тамара. И вдруг ему вспомнилась та далекая осень, когда волею судьбы впервые встретил ее у "Железки" с нотной папкой в руках и, как зачарованный, пошел за ней следом, а потом долго стоял на этом же самом месте в надежде увидеть ее силуэт за легкими тюлевыми занавесками в распахнутом окне. И вот сегодня - первое настоящее свидание; каким долгим, в четыре года, оказался путь к нему.
Она появилась минута в минуту, издали обворожительно улыбнулась и спросила так, словно они встречаются давным-давно:
-- Ну, куда мы идем сегодня, Рушан?
У него были билеты в кинотеатр "Культфронт", рядом с парком, и он предложил пойти на английский фильм "Адские водители", а потом, если будет настроение, заглянуть на танцы. Все последующие годы с того летнего вечера Рушан мечтал когда-нибудь встретить на экране этот остросюжетный фильм, чтобы заново пережить ощущение того единственного свидания, когда он сидел рядом с Тамарой, держал в горячих ладонях ее руки, и она не пыталась убирать их, -- пальцы вели какой-то нежный разговор, сплетаясь, узнавая, лаская друг друга. Он хорошо помнит и фильм, и как почти не отрывал взгляда от прекрасного лица, еще не веря до конца, что эта недоступная, гордая красавица сидит рядом с ним.
Весь вечер, и до кино, и после, когда они прогуливались по Бродвею, ему тоже хотелось кричать, как некогда Кабирия в фильме Феллини: "Смотрите, с кем я иду! Я иду с Давыдычевой! Тамара рядом со мной!"
Конечно, в тот июньский вечер появление их вместе не осталось незамеченным. Только закончились выпускные вечера в школах, прошли экзамены у студентов, молодежь бурлила, в предвкушении долгих летних каникул, и они повстречали на улице многих своих друзей и знакомых. И опять Рушана поразило: никто, казалось, не удивился, что он появился на Бродвее с Давыдычевой.
После кино, гуляя по парку, Рушан спросил, не хочет ли она пойти на танцы. Но Тамара вдруг неожиданно сказала:
-- И на танцы, конечно, хочется, но еще больше хочется побыть с тобой, ведь ты завтра уезжаешь. Нам не удастся и двумя словами перемолвиться, ребята будут подходить, прощаться с тобой. Не хотелось бы, чтобы наш единственный вечер прошел на грустной ноте, не хочу, чтобы постоянно напоминали о твоем отъезде. Давай уйдем из парка, погуляем по тихим улочкам, нам ведь есть о чем поговорить...
Этот вечер, проведенный с Тамарой, Дасаев, как ни силился, не мог воспроизвести досконально, он тоже дробился на десятки эпизодов, и каждый в воспоминаниях выстраивался в нечто трогательное и грустное, и вряд ли все это можно было вместить в одну ночь.
Прогуляли они с Тамарой до рассвета, до гудка алма-атинского экспресса. Запоздалое свидание было очень похоже на новогоднюю ночь с Резниковой: та же неожиданность, то же волнение, те же признания, озноб и трепет неожиданных поцелуев и даже слезы.
Прощаясь, они верили в свое счастье, надеялись, что вся недосказанность, размолвки, -- позади.
Много позже, когда увлечение поэзией приведет его к живописи и он откроет для себя мир импрессионистов, Рушана поразят работы Клода Моне. Например, его Нотр-Дам в разное время суток, при меняющемся свете дня, причем взгляд всегда из одной точки. Вот тогда он и найдет точное определение своим отношениям с тремя очаровательными девушками: Резниковой, Нововой, Давыдычевой, ибо исходная точка здесь, как и у Клода Моне, одна --любовь. Как прекрасен Нотр-Дам утром, в полдень, на закате солнца, при абсолютной свежести композиции, ракурса, и каждая работа является неповторимым творением, так и его увлечения освещены одним светом --любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125