А я в душ пошла — а пришла, он спит. А я посидела, выпила еще — он мне шампанское всегда покупал французское, «Моэт Шандон», — вспомнила, что про таблетки сказала. И пошла искать. Я ведь в медучилище год училась — я разбираюсь немного в лекарствах. Искала-искала — а потом пришла…
Он замолчала, устав, кажется, от сбивчивого монолога. Не столько длинного, сколько заполненного многоточиями и паузами. И стояла передо мной с таким видом, усиленно вспоминала что-то — хотя, на мой взгляд, ей нечего было вспоминать, ей надо было только перестать врать и сказать честно, кто приказал ей дать Улитину таблетки.
Я отдавала себе отчет в том, что, возможно, названное ею имя ничего мне не скажет. Что скорее всего это будет имя далеко не самого главного человека в этой цепочке. Но я готова была бросить свой новый материал и вернуться к Улитину, начать распутывать все заново. Звонить, искать, встречаться, выяснять — и так до тех пор, пока не выйду на того, кто за этим стоял. Пока не смогу написать статью, в которой назову имя человека, заказавшего смерть Улитина, — не ради покойного банкира, но ради себя.
— Стала его будить, а он спит. — Она явно не понимала, что я хочу услышать прежде всего имя, а уже потом детали. Потому что я собиралась частично нарушить свое обещание и отпустить ее, только когда она расскажет мне абсолютно все, все до самых незначительных мелочей. — Будила, будила, а потом…
Она снова сделала паузу, и я выдохнула с силой и глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь, усиливавшуюся по мере того, как приближалась развязка.
— А когда поняла, я испугалась так, страшно стало… — Она наконец подняла на меня глаза, на какую-то секунду. — И все… Сигарету еще можно?
— Что именно вы ему дали, Лена? — Я не могла ждать, когда она успокоится моей «житаниной», — надо было ковать железо, пока оно горячо.. — Какие таблетки вы ему дали и кто вам сказал их ему дать? Ну же, Лена, — я ведь обещала, что все останется между нами, скажете и уйдете. Ну?!
— Ну кто — в училище рассказывали кое-что, и бабушка у меня сердечница.
— Она посмотрела на меня непонимающе, вызвав во мне приступ ненависти. Потому что она, похоже, начала играть — похоже, я ошиблась, не задавив ее сразу, и она оправилась от шока, вызванного моим появлением, и вспомнила, что с ней пообещали сделать, если она кому-нибудь расскажет, и теперь стала крутить. — А я ему и не дала ничего — я не нашла, а он спал…
Я шумно втянула в себя воздух, заставляя ее посмотреть мне в глаза — и увидеть, что я очень недовольна тем, что слышу. И это вот невинное выражение на ее лице меня не обманет.
— А он не просыпается, — закончила она, не отводя глаз. — Я будить начала, до шеи дотронулась — а он не дышит. Я испугалась, еще проверять стала — зеркало к губам, и пульс щупать, а он… Я знаю, что надо было позвонить, милицию вызвать, а я так испугалась, оделась — и бегом. Там темно, машин нет, дорога пустая, холодно — а я бегу и плачу, так страшно. Хорошо, ехал мужик один — подумал, может, что меня изнасиловали, спрашивал, может, в милицию отвезти.
Прям до дома довез. Я бы позвонила, честное слово, обязательно бы позвонила — просто мне так плохо было. Я его любила, а он умер — я неделю лежала, думала, сама умру…
— Лена, мы ведь с вами договорились! — Я повысила голос, не сомневаясь, впрочем, что она и так понимает, что я ждала от нее совсем другого и очень ею недовольна. — Если вы думаете, что я с вами шучу, тогда мы сейчас проедем к нам, и не знаю, когда вы от нас выйдете. Так, может быть, лучше сказать мне честно, что именно произошло, — и спокойно уйти?
— Но я ведь честно — я ведь все сказала! — На лице была обида, искренняя такая, открытая, детская прямо. — Я пришла, стала будить, а он мертвый. Ему плохо было в сауне, ему полежать спокойно надо было, таблетки выпить, а он еще хотел — я же не знала, что так будет. А убежала, потому что испугалась, страшно в доме стало одной с ним. Я потом подумала, что нельзя было так, надо было сидеть там, пока не приедут, — но страшно, и спрашивать бы стали, а я ему никто, и родители бы узнали, и…
Это было странно — но мне казалось, что она не врет. Все же она слишком растеряна была моим появлением, слишком шокирована, чтобы так врать и верить, что я приму эту идиотскую версию за чистую правду. Абсолютно идиотскую — потому что никто не сомневался в том, что его убили. Люди из «Нефтабанка», из «Бетты», Уральцев, Ира Соболева — да все считали, что Улитину помогли умереть. И потому поверить в ее рассказ я не могла. Одновременно чувствуя, что она не врет.
— Вы хотите сказать… — Я даже не знала, как сформулировать мысль, и потому запнулась. — Вы, Лена, хотите сказать, что Улитину стало плохо от того, что он слишком много занимался в ту ночь сексом, и он умер от сердечного приступа? Вы хотите сказать, что вы не давали ему никаких таблеток и в доме, кроме вас, никого не было — и что он умер сам?
— Ну конечно, никого не было — я и он. А таблетки — я хотела, но не нашла, а он спал, я же сказала. — Она смотрела на меня так, словно подозревала, что я пьяная или сумасшедшая и именно по этой причине не могу понять простейших истин. — И убежала…
Я покачала головой, пытаясь успокоить прыгающие в ней мысли. И закурила, отметив, что у меня трясутся руки. Ощущая, что мне вдруг стало жарко — хотя я была легко одета. И, затянувшись, посмотрела ей в глаза, посмотрела устало и испытующе — помня о том, что. я следователь Елен-ская. Опытный, суровый, безжалостный следователь. И встречая ее чистый, невинный взгляд.
— Значит, вы хотите сказать, что он умер сам? — переспросила, просто чтобы не молчать. — Вот взял — и умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152