Можно сказать, двухуровневую студию, потому что в ней возвышение было, сантиметров так на семьдесят, на котором огромная кровать стояла и еще что-то, я не разглядела, колонна загораживала обзор. То ли. так строителями было задумано, то ли уже позже тут снесли все стены, расширив квартиру максимально — отгородив немного кухню и ванную с туале' том невысокими короткими стенками из ярко-красного кирпича. И получилось очень даже здорово — я оценила. Сразу прикинув, что было-бы, если б снести перегородки между комнатами в моей квартире, — но спохватившись, что я здесь не для обмена дизайнерским опытом.
— Садитесь. — Она кивнула мне на пушистое велюровое красное кресло у низкого журнального столика, явно жутко дорогого куска дерева на безжалостно искривленных металлических ножках. А сама осталась стоять — теребя пояс красивого черного халата, больше похожего на платье. — Чай будете? Я только заварила.
— О, конечно, с удовольствием! — Я с детства ненавидела чай, но тут охотно покривила душой. — С огромным удовольствием. Я вам так благодарна, Ирина Александровна, чай — это как раз то, что мне нужно. На улице еще так холодно — солнце солнцем, а я все равно замерзла, у вас тут открытое пространство, такой ветер сильный…
Я несла то, что приходило в голову, внимательно глядя, как она идет в другой конец студии, как поднимается по лесенке на второй уровень, к огромной кровати, на которой валяется скомканный плед. Отмечая, что она ходит как робот, ходит так, словно у нее не сгибаются колени — точнее, очень плохо сгибаются, — фактически на прямых ногах. И тут же отвернулась, когда она взяла со столика у кровати большой ярко-синий термос и пошла обратно, — чтобы она не думала, что я за ней наблюдаю. И вместо этого с деланным интересом оглядывалась, блестя глазами и приоткрыв рот, продолжая изображать восхищение.
— Вот, пожалуйста. — Она поставила передо мной маленькую прозрачную чашку на точно таком же блюдце — и нажала на кнопку на крышке термоса, выпуская струю чего-то красноватого. — Травяной чай, модная штука — в Штатах все звезды от таких чаев тащатся. Боуи, Деми Мур, Опра Уинфри — я сама читала. Обмен веществ стимулирует, шлаки выводит, витамины в нем, и энергетика повышается.
Стоит немерено — но за здоровье денег не жалко. Вы курите?
Вопрос не слишком вязался с ее словами насчет здоровья — но я кивнула, снова глядя, как она встает тяжело и идет к столику у кровати и возвращается со второй чашкой и пепельницей и пачкой «Вог». И, уложив все это на стол, за которым мы сидели, выдвигает стоящее напротив меня кресло и садится странно, на прямых ногах, крепко вцепившись в подлокотники. Не садится даже — падает.
Видно, она лежала там, когда я позвонила в дверь, — и теперь ей приходилось ходить взад-вперед. Но ее это явно не смущало — и меня она не стеснялась. И вообще мне показалось, что такая ее ходьба — это не результат того, что она вчера ударилась или позавчера растянула ногу. Я не врач, конечно, — но у меня было ощущение, что она давно уже перемещается в такой манере и к этому привыкла. И на то, как отреагируют на ее походку окружающие, ей плевать.
Это было странно — потому что иначе как уродством ее походку назвать было нельзя, и оно.должно было бы ее напрягать, это уродство. Особенно с учетом того, что она бывшая модель и по современным меркам эффектная девица, может даже, ее и красивой бы назвали почитатели нынешней моды.
Она покосилась на вытащенный мной «Житан» — и я выругала себя, только сейчас подумав, что он, возможно, не очень хорошо ассоциируется с профессией банковского юриста, наверное, очень хорошо оплачиваемой. Но, с другой стороны, она видела мое пальто, и то, что джинсы от Ферре, тоже должна была отметить — и сказать себе, что обладательница дизай-нерских вещей может курить что угодно.
Но тем не менее взгляд ее показался мне испытующим — словно она поняла, что я совсем не та, за кого себя выдаю. Не из-за сигарет поняла — просто вдумалась наконец в то, что я ей сказала насчет цели своего приезда, и пришла к этому выводу.
Тем не менее она ничего не говорила — даже не спрашивала, откуда у меня ее адрес. Может, сомневалась еще насчет моей персоны и ждала от меня объяснений? Может, хотела узнать, зачем я приехала сюда и столько врала? Я не знала. Но коль скоро пока меня не разоблачили официально, в открытую, можно было поиграть еще.
— Ой, я совсем забыла — я вам хотела принести свои соболезнования. Это так ужасно, то, что случилось… — Я придала лицу скорбное выражение. — Вы столько пережили — и тут я еще напоминаю обо всем. Если бы не деликатность вопроса — я бы вас не побеспокоила, поверьте. Но все равно это бестактно — у вас такое горе, а я…
— Да… Да, так все получилось вообще… — Она буквально выдавила это из себя — это бессвязно-неопределенное. И посмотрела на меня так странно, словно хотела увидеть мою реакцию, словно специально для меня пробовала сейчас изобразить нечто типа переживаний. Но не слишком удалось — в лице не было ничего трагичного, — и теперь ей важно было увидеть, заметила я это или. нет. — Да кошмар, что говорить…
— И когда хоронили, день был такой солнечный. — Я сделала вид, что не слышу ее, что я вся в воспоминаниях. — Так ужасно — такая погода, весна, и Андрей Дмитриевич, такой молодой…
Я осеклась — подумав вдруг, что не знаю, в каком гробу хоронили Улитина, в открытом или закрытом. В конце концов, хоронили его через шесть дней после смерти — кто знает, что там с телом и лицом происходит за такой срок. И открывают ли на кладбище гробы, я тоже не знала — в смысле, не могла вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152