Чичерюкин наконец отелился. На месте Элги любая дама отреагировала бы на этот сигнал. Докатить до той Плющихи, пригласить по случаю плохих погод на чашечку кофе… Дальнейшее по обстановке.
Но Элга побелела как мел и забубнила, не поднимая глаз:
— Примите мою благодарность… Но у меня… у нас… имеется ряд нерешенных проблем…
— Ну раз проблемы… — Он развел руками и пошел в переднюю. Я проводила его.
Когда вернулась в кухню, Элга стояла над раковиной и плескала водой в лицо.
Я бросила ей кухонное полотенце:
— Какие еще к чертям проблемы, Элга?
Она уткнулась пылающим лицом в полотенце и забормотала:
— У него дырки на носках. Я полагаю, его супруга не тщательно за ним смотрит… Логично?
Я закурила и сказала беспощадно:
— Вот вы бы ему эти дырки и заштопали. Для начала!
Она уставилась на меня своими прозрачно-медовыми янтарями и призналась в отчаянии:
— Страшно. Я полагаю, как это говорится, мой поезд уже ушел… Я, кажется, значительно опоздала. Или у меня имеется надежда? Как это вами сказано: «Если долго мучиться — что-то там получится»?
— По-моему, вы просто дура!
Лицо ее было мокрым, губы дрожали, и я вдруг четко разглядела как бы трещинки на этом безукоризненном гладком личике — волосяной толщины морщинки, в уголках рта, у подкрылий носа, в уголках глаз и на шее, нежной, лотосной, с тем чуть заметным оттенком увядания, который говорит лишь об одном: часики тикают…
И мне ее стало жутко жалко.
Меня давно подмывало расспросить ее, чем она заменяет в постели отсутствие присутствия живого мужика — чем-нибудь из того набора, который нынче продается в секс-шопах? Что-то же должно быть. Но и на этот раз я не смогла переступить какую-то грань. Оказывается, мне иногда еще бывает стыдно.
Потом мы пили чай. Элга сникла и замкнулась, и было понятно, что она чувствует себя неловко оттого, что нечаянно приоткрылась передо мной, и побаивается, что это сделает ее более слабой и беззащитной передо мной, чем было прежде.
Мы немного потрепались, но больше о ерунде, о том, что нужно сыскать для Гришуни постоянного хорошего детского врача, о том, когда привезут и смонтируют новую кухню… Что нужно купить хорошую гладильную доску… Потолковали о том, прописывать или нет в этой квартире девицу Арину, поскольку нянька наша была аппетитна и свежа и на меня могло грянуть ее неизбежное замужество.
Заночевать у меня Карловна отказалась, стремилась в свое гнездо и обещала схватить на проспекте такси или левака. Я хотела ее проводить, но она отказалась. Когда она покинула мое новое жилище, я подошла к окну в кухне, чтобы последить, как она пройдет через темный двор, мало ли что?
В отсветах из редко горевших ночных окон я увидела, как она, выйдя из подъезда, направилась к арке, выходившей на проспект. Крохотная, в серой укороченной норке и меховом берете, прижимая к груди сумку.
Тут под аркой вспыхнули фары, слепя ее, она вскинула руку, заслоняясь от света, а из арки медленно подъехала к ней и остановилась «Волга» Чичерюкина. Ошибаться я не могла. Тем более что он вышел из машины, открыл дверцу с другой стороны, приглашая Элгу сесть. Та потопталась нерешительно, но потом забралась-таки в салон, на заднее сиденье.
Вряд ли она это предвидела, просто Кузьма Михайлович оказался гораздо проницательнее, чем я от него ожидала. Он торчал в своей конспиративной засаде не меньше двух часов.
Мне стало досадно и неловко, будто я увидела и узнала то, что не нужно было видеть и знать именно мне. А может быть, все гораздо проще и наш Чич решил в качестве охраны проводить персону, входящую в круг его забот?
Впрочем, какое мне до них дело? До меня стало доходить, что со смертью Сим-Сима и моим психо-бзиком что-то очень важное и большое закончилось только для меня. А нормальная жизнь катится, погромыхивая на стыках, все по тем же рельсам, и ей, этой жизни, глубоко наплевать на бывшую Басаргину.
Спать я не могла и занялась совершенно нелепым делом: отыскала старую ковбойку Сим-Сима, которую зачем-то прихватила из-за города, заношенную, присаленную у ворота, пахнущую лошадиным потом и табаком, и стала ее стирать. Как будто к утру она непременно должна быть чистой и отглаженной, чтобы он мог надеть ее.
Не знаю, почему я так подробно, до мелочей, запомнила этот мой неудачливый коронационный день. Мне казалось, что он какой-то особенный, слишком перегруженный событиями, прошедший на диком нерве и немного дурацкий. В общем, выпадающий из череды дней, которыми начался для меня этот безумный черный год, первый год моей столичной жизни.
Но очень скоро если я и вспоминала его, то как просвет в том сумасшедшем навороте, который на меня обрушился, почти раздавил и заставил барахтаться изо всех силенок, чтобы хотя бы выжить.
ВПОТЬМАХ…
Наверное, в том марте девяносто восьмого, когда я вторглась, в общем нагло, в офис Туманских и попыталась узнать, что же в действительности находится за его фасадом, я напоминала макаку, в лапы которой попали часики и которая, повизгивая от нетерпения, вертит их так и сяк, обнюхивает, пробует на зуб и пытается дотумкать, кто движет стрелочки и что там тикает внутри.
Вряд ли я бы в этом разобралась без Беллы, обоих юристов, помог мне и Вадик Гурвич. К Туманским он прилип еще студентом Плехановки, когда Викентьевна поднанимала студентов для левой скупки ваучеров в метро и местах сосредоточения алкашей, но больше в деревнях Подмосковья, где в ваучеры не верили и охотно меняли их на сладенькое: сахар, карамельки и подушечки с повидлом. Я не без удивления узнала, что гениальная моя предшественница занималась и таким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96