Поскольку ощущаю запахи, которые спутать нельзя. Они ярко выражены, но терпимы. Во всех больницах пахнет одинаково. Воняет дезинфицирующими средствами, хлоркой, болезнями, сырыми простынями, линолеумом...
Я пошире открываю веки, таращу глаза. Но темнота остается непроницаемой. Ни малейшего намека на хоть какое-то свечение, ни лампочки, ни полоски света.
Очевидно, мне наглухо замотали тыкву. Подношу руку к носу и делаю вывод, что могу его потрогать. Нет и намека на бинты. Моя рука продолжает исследование. Я ощупываю голову, затем натыкаюсь на металлические прутья в изголовье кровати. Продолжаю шарить пальцами то выше, то ниже, справа и слева и в конце концов обнаруживаю электрическую лампочку. Рука в нетерпении опускается по шнуру, и я нажимаю на выключатель. Раздается обычное "щелк-щелк", но темнота не исчезает. Потом выключатель делает "клик-клак", но это не меняет количество люксов в окружающем меня пространстве. В моем котелке начинают закипать дурные мысли. Будто кто-то помимо моей воли засунул туда огромный кипятильник.
Настоящая паника охватывает сильный в принципе организм вашего дорогого Сан-Антонио. Я решаюсь на героический шаг: сажусь на кровати. Металлическая сетка настолько гибкая, что некоторое время ходит подо мной ходуном, как двуручная пила. Словно танцует... Только мне не до танцев, любимые мои...
- Чего ты разнервничался, малыш? - слышу я рядом с собой голос.
Голос Берю! Скорее перепутаешь ванну с туалетом, но голос Берю не спутать ни с чем. Он отличается несравненной выразительностью.
Однако глухой, как из осипшего репродуктора, тембр его голоса пугает меня.
- О черт, это ты здесь, Александр-Бенуа?
- Как два да два - двадцать два, браток! - отвечает мой толстомордый друг.
- А я?
- Ты? Э-э... Ты тоже здесь, слава Богу...
- Где?
- В больнице Кельбошибра.
- И давно?
- Ну, так примерно часов сорок восемь. Как только нам сообщили, шеф велел мне приникнуть к твоему изголовью.
- Сообщили о чем, Толстяк?
- Ну... о том, что произошло, об этой ерунде?
- О какой ерунде? Что произошло?
Он прокашливается. Затем вздыхает и еще более тихим и немного надтреснутым голосом произносит:
- Ну-ка давай ложись поудобнее, парень. Не дергайся, я расскажу тебе все по порядку. Я предчувствую плохие новости.
- Я ослеп, да?
В качестве ответа на мой вопрос он выдавливает из себя смешок.
- Нет, вы послушайте этого поганца! Совсем с ума сошел! Ослеп! И он теребит себе репу такими идиотскими мыслями! Ослеп! У тебя, парень, видать, крыша поехала! Ты спятил! Полное разжижение мозгов! Серое вещество вытекает через сливные отверстия! Ослеп! Клянусь, у тебя чердак прохудился! И я перся из Парижа, чтобы слушать подобную чушь? Ослеп, твою мать, а? А мои зенки, они что, тоже ослепли? Нет, ответь, слабоумный, мои зенки тоже ослепли?
Он горячится еще больше и заходится кашлем как задушенный.
- Хорошо, если я не ослеп, то скажи, почему я тогда ничего не вижу, а, Толстяк? Совсем ничего. Ничегошеньки! Мы что с тобой, в полной темноте?
Его огромный зад, осторожно (как ему кажется) опущенный на край моей кровати, чуть не выпихивает меня на пол.
- Послушай, Сан-А, - говорит Берю, - послушай меня... У нас друг от друга секретов нет. Рука об руку, всегда... Без вранья! Никогда! Только правду! По-честному! Ладно, я скажу тебе: нет, мы не в темноте. Солнце даже в излишке. Это реальность, вот... Я тебе объясню. Выложу ситуацию всю, как есть, на чистоту, без вранья. Скажу тебе все! Как на духу! Чего ради скрывать? Чего брехать? Но, черт возьми, ты не ослеп! Бог мой! Что за мысли? Ты совсем не слепой, у тебя сейчас просто затык: ты просто не видишь своими глазами и не будешь видеть еще некоторое время. У тебя там, как они сказали, коровьи титьки, или нет, скорее рога... Или нет, скорее северное сияние... Нет, точно не оно... Что-то типа радуги... А, вот, шкурка от радуги! Словом, у тебя кранты с оболочкой от радуги в глазах...
- Радужной оболочкой?
- Да, точно! Как я и сказал! Ты только не волнуйся, парень! Ты, главное, надейся! И не понадобится пришивать пуговицы заместо глаз! Ты понял? Словом, это не помешает тебе видеть, значит, я бы сказал...
- Знаешь, я всегда думал, что человек, лишенный зрения, называется слепым, - говорю я срывающимся голосом.
Но тут уже и Берю не выдерживает. Он обрушивает на меня потоки слез, заливающие мою койку, как тропический ливень.
- Ну вот, все, сволочь! - рыдает Толстяк. - Вытянул из меня! Теперь ему палку для слепых подавай! Собаку-поводыря! Габаритные огни! Я сам тебе вырежу из полена деревянную плошку, будешь из нее протертый суп хлебать! О боже, боже! Начнешь ходить к церкви с протянутой рукой, побираться на паперти! Подайте Христа ради, дамы-господа! Бог вернет с процентами! Ну что в башку себе забрал этот тип? Такие дурацкие мысли в его-то возрасте! Ты же не подыхаешь, слава тебе господи, Сан-А! Ты всего лишь слепой! Да, слепой...
Тут в апофеозе комедии он начинает реветь, как безутешная вдова на кладбище. Спазмы сотрясают мою койку, будто волны утлое суденышко посреди бушующего океана. Одной рукой я легонько похлопываю его по могучему туловищу, стараясь успокоить, другой щупаю свои мертвые глаза.
Потому как они и правда мертвы, мои красивые глаза с поволокой, дорогие мои обожательницы. Угасли навсегда. Я никогда больше не увижу ваших прелестей, красоточки мои. А вы, вы больше никогда не увидите, как в моих глазах вспыхивает неотвратимый огонь желания. О, проклятье! Какой удар судьбы! Мог ли я когда-нибудь думать... Придется заново учиться жить. Осваивать новую философию. И новую психологию. Существовать на ощупь...
- Ну ладно, хватит реветь, иди к чертям, Толстяк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67