Оставьте свои дела – в лес они не рванут – и слушайте.
Исполняя свой маленький номер, я надеюсь найти путеводную нить, ведущую к стрелявшему в меня субчику, потому что в ресторане должен быть завсегдатай, состоящий в банде убийц и получающий инструкции известным вам способом. Чтобы его найти, я располагаю единственным способом: передать ложное сообщение симфонической морзянкой. Это может сработать, а может и нет. Если получится, я возьму его за грудки и буду играть сонаты на его адамовом яблоке до тех пор, пока он не скажет мне, как найти парня со стрижкой бобриком. Если выйдет осечка, это будет значить, что я зря старался.
В назначенный час вечером следующего дня я захожу за моей красавицей к ней домой. Тут начинается самое смешное. Мы переодеваемся в шмотки, одолженные мне одним знакомым евреем, который с некоторых пор называет себя Дюбуа.
За десять минут мы превращаемся в уличных музыкантов. Жизель – это сама кричащая правда. Если б вы встретили ее на улице, то обязательно кинули бы ей полтинник на согрев души Что касается меня, то с длинными висячими усами, в очках без одной дужки, в жалком пальтишке и с инструментом я похож на уволенного за аморалку бывшего учителя музыки.
– Вы подготовили свое сообщение? – спрашивает медсестренка.
– Еще бы!
– И где вы назначили место встречи?
– На углу улицы Клиши и площади Трините...
Она презрительно пожимает плечами.
– На свежем воздухе! И вы считаете, что поймать его там будет просто? Прежде всего, не думаете ли вы, что это покажется ему подозрительным?
– Конечно, а куда, по-вашему, мне его заманить?
– Ну... сюда!
– Сюда?
– Почему бы и нет? Здесь спокойно, а?
Я отталкиваю искушение.
– Вы ненормальная!
Но мой голос звучит фальшиво. Жизель догадывается, что уговорить меня будет нетрудно.
– Во-первых, – говорит она, – нам надо условиться об обращении друг к другу. То мы на «ты», то на «вы». Эта неопределенность непонятна третьим лицам. Затем, ты прекрасно знаешь, что предложенный мною вариант гораздо лучше. Не придется опасаться любопытных прохожих.
– Конечно, но это может быть опасно.
– Да ну, брось...
Я начинаю сердиться.
– Черт возьми, я все-таки лучше тебя знаю, что опасно, а что нет. Если я говорю, значит, так и есть. Об этих типах мы знаем только то, что они стреляют в своих современников с той же легкостью, с какой ты мажешь губы... Согласись, это наводит на размышления...
– Я все обдумала и знаю, что с тобой я ничем не рискую.
Несмотря на привычку к похвалам кисок, такие слова все равно доставляют мне чертовски большое удовольствие.
Я знал одного парня, шагнувшего со второго этажа Эйфелевой башни, не обратив внимание на расстояние до земли, потому что одна шлюха с платиновыми волосами наплела ему, будто он самый клевый парень на свете. Вы мне скажете, что у того малого, наверное, мозги заросли паутиной, и здесь я впервые с вами согласен. Но все равно эта история доказывает, что треп потаскушки производит на нас, мужчин, более сильное впечатление, чем все декларации прав человека и гражданина вместе взятые.
Я чувствую себя заряженным, как новый аккумулятор, и больше не сомневаюсь в своих возможностях. Если бы Жизель попросила меня пойти и выпустить обойму в пузо немецкого генерала, командующего парижским гарнизоном, я бы побежал так быстро, что меня бы никто не смог догнать.
Я наклоняюсь к моей девочке.
– Хорошо, дорогая, мы постараемся заманить парня к тебе. Но если с тобой что-нибудь случится, я снимаю с себя всякую ответственность.
Она пожимает плечами.
– Время идет, а ты болтаешь, как попугай.
Тут я разражаюсь смехом и рассказываю ей, что мой дядя Гастон, учитель на пенсии, тот самый, что моет ноги раз в месяц, в первую субботу, имеет какаду, молчаливого, как промокашка. За всю свою жизнь эта птица произнесла всего одно слово, но оно было таким грязным, что, услышав его, моя тетка два месяца спала отдельно.
Мы быстро добираемся до улицы Аркад. Хозяин ресторана играет роль на «пять». Он притворяется, что не интересуется нами. Мы идем по полному залу ресторана и среди всеобщего равнодушия Жизель объявляет, что будет петь. Она выбрала «Улицу нашей любви», потому что ее играли вчера те двое. Откашлявшись, она начинает. Я, по мере способностей, обеспечиваю ей на скрипке музыкальное сопровождение. Уверяю вас, что с "большим удовольствием сопроводил бы ее в спальню. Музыка и я состоим в той же степени родства, что и черная пантера с уткой. Однако в памяти всплывают полученные в детстве уроки. Я, конечно, беру фальшивые ноты (честно говоря, я беру только их, но так выходит более правдоподобно).
У малышки красивое сопрано. Разумеется, если бы она пришла устраиваться на работу в Ла Скала, директор мог бы предложить ей место разве что в гардеробе или в клозете, но на фоне стука вилок и смешков ее голосок звучал очень даже ничего. Поскольку мордочка у сестрички просто бесподобна, несколько старых козлов с интересом на нее пялятся. Пиля свою скрипочку, я рассматриваю присутствующих, стараясь угадать в этой толпе интересующего меня человека. Вот только здесь ли он?
Я ломаю себе башку над мыслью, что наше представление может быть напрасным.
Закончив блеять, моя диванная дива кланяется и объявляет, что ее друг Антуан исполнит небольшую пьеску своего сочинения.
Моя очередь быть звезд ой. Приняв вдохновенную позу, я начинаю изображать из себя Паганини. Не знаю, какую именно вещь я играю... Что-то всплывшее из глубин памяти. Кажется, музон слепил чувак по фамилии Шопен, но мне на это наплевать. Пшек возникать не будет. Во-первых, потому что давным-давно окочурился, а во-вторых, потому что благодаря моей манере исполнения никогда бы не узнал свое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44