- Я же выдал им два билета по два пенса!
- Два двухпенсовых билета - это не восемь пенсов, - с горячностью возразил румяный джентльмен и, обратившись к первой даме, спросил: Скажите, сударыня, сколько вы дали кондуктору?
- Шесть пенсов, - ответила та, порывшись в своем кошельке, - а затем я дала четыре пенса тебе, - прибавила она, обращаясь к приятельнице.
- Недешевые билетики! - вмешался в разговор какой-то просто одетый человек, сидевший на задней скамейке.
- Не в этом же дело, дорогая, - запротестовала вторая дама. - Я с самого начала была должна тебе шесть пенсов.
- Но ведь я дала тебе четыре пенса, - настаивала первая.
- А мне вы дали шиллинг, вы! - заявил кондуктор, грозно указывая пальцем на старшую из двух дам.
Та утвердительно кивнула головой.
- А я дал вам сдачи шесть пенсов и потом еще два. Правильно? продолжал он.
Дама подтвердила и это.
- А вот ей, - указал он на первую даму, - я дал четыре пенса. Так или не так?
- Которые я тут же передала тебе, дорогая, - подхватила младшая.
- Провались я на этом месте, если меня не обжулили на четыре пенса! крикнул кондуктор.
- Позвольте, - снова вмешался румяный джентльмен, - ведь вы получили еще шестипенсовик от другой дамы.
- Которые я отдал вот ей! - воскликнул кондуктор, опять пуская в ход свой обличающий палец. - Обыщите мою сумку, нате! У меня нет ни одной шестипенсовой монеты!
Тут уже все успели забыть, кто что сделал, и начали противоречить и себе и друг другу. Наш румяный спутник взялся уладить дело, но добился только того, что, еще не добравшись до Пикадилли, трое пассажиров грозили пожаловаться на кондуктора за грубость, сам кондуктор успел позвать полисмена и записал имена и местожительство обеих дам, чтобы судиться с ними за неуплату четырех пенсов (которые они хотели заплатить немедленно, но румяный господин им не позволил). Младшая дама прониклась уверенностью, что старшая хотела ее одурачить, а та залилась слезами.
Румяный джентльмен доехал вместе со мной до вокзала Черинг-кросс. Там у кассы выяснилось, что мы оба живем в одном пригороде, и мы сели в одно купе. В течение всей дороги он толковал об этих четырех пенсах.
У дверей моего дома мы обменялись рукопожатием. Он пришел в восторг, видя, как близко мы живем друг от друга. Что привлекало его ко мне, я решительно не мог понять, так как сам он мне ужасно надоел и я почти не скрывал этого. Впоследствии я узнал, что у него было особое свойство приходить в восторг от всякого, кто не оскорблял его прямо в глаза.
Три дня спустя он без всякого приглашения ворвался ко мне в кабинет, видимо уже считая себя моим задушевным другом, и стал извиняться, что никак не мог навестить меня раньше, что я ему охотно простил.
- У вашего дома я встретил почтальона, и он передал мне для вас вот это, - сказал он, вручая мне голубой конвертик.
Там оказалось напоминание о необходимости внести плату за воду.
- Мы должны занять твердую позицию в этом вопросе, - заявил он. - Я вижу, плата тут начислена до двадцать девятого сентября. С какой стати платить эти деньги теперь, в июне?
Я ответил примерно в том духе, что платить за воду так или иначе придется, а потому не все ли равно, когда платить, в июне или в сентябре.
- Дело не в сроке, - ответил он, - а в принципе. Чего ради платить за воду, которой вы еще не пользовались? По какому праву они заставляют вас платить вперед?
Язык у него был подвешен хорошо, и я развесил уши, слушая его. В какие-нибудь полчаса он убедил меня в том, что это вопрос не пустяковый, что он связан с неотъемлемыми правами человека и гражданина и что если я заплачу эти четырнадцать шиллингов и десять пенсов в июне вместо сентября, то окажусь недостойным своих предков, отдавших жизнь в борьбе за те права, которыми я сейчас пользуюсь.
Он сказал, что водопроводная компания действует без малейших юридических оснований, и, поддавшись его уговорам, я тут же сел и написал председателю компании оскорбительное письмо.
В ответе, подписанном секретарем, говорилось, что ввиду непримиримости занятой мною позиции компания считает необходимым использовать этот случай для создания прецедента и потому подает на меня в суд, предлагая мне заблаговременно обратиться к своему адвокату.
Когда я показал письмо моему новому знакомому, он просиял.
- Предоставьте это дело мне! - ликовал он, пряча письмо секретаря в карман. - Мы им покажем!
И я предоставил это дело ему. Единственным оправданием мне может служить то, что я был поглощен работой над пьесой (по терминологии того времени она называлась комедийной драмой), и весь здравый смысл, которым я тогда располагал, очевидно, ушел на создание этой пьесы.
Решение мирового судьи несколько охладило меня к, наоборот, воспламенило его.
- Мировые судьи - безмозглые старые чучела, - говорил он. - Это дело уголовного суда!
Председатель уголовного суда оказался добродушным старым джентльменом. Его решение основывалось на том, что, поскольку оговорка, разрешающая взимание платы вперед, выражена в договоре довольно туманно, он не может отнести судебные издержки компании за мой счет. В итоге за все это удовольствие мне пришлось заплатить что-то около пятидесяти фунтов, правда, включая в эту сумму четырнадцать шиллингов и десять пенсов абонентной платы.
После этого мои отношения с услужливым соседом стали немного прохладнее, но, живя в одном пригороде, мне поневоле приходилось встречаться с ним, а еще чаще - слышать о нем.
На всякого рода вечерах и утренниках он неизменно задавал тон, а так как в подобных случаях он бывал необыкновенно милым и ласковым, то представлял особую опасность.
1 2 3