Глядя на Рахиль, оставшуюся на речной пристани Багдада, он видел, что толпа толкает ее, и осознавал, что одиночество Рахили среди незнакомых людей подобно тому, что они увозили — одиночество и драгоценные камни из кувшина. Видел, что отчужденность может стать их фамильной чертой. Ярко выраженной, как упрямство или очертания скул.Море Залману не понравилось. Интуитивно, с первого взгляда. В гавани Басры стояли на якоре старые турецкие трехпалубники, корпуса их были скользкими от гнили. За ними колыхался Персидский залив. Покрывался рябью, мерцал, словно сираб, водный мираж в пустыне. Залману казалось, что разница между ними невелика. Море было более реальным, но не более надежным. Он не доверял ему.Два дня они ждали судна Ост-Индской компании. Существовали и другие маршруты. Если б они отправились по суше на север или на запад, к Суэцу, то прибыли бы в Лондон всего через два месяца. Этому воспротивился Корнелиус Рич.— Морские пути — машинное масло империи, — сказал он им, когда писал рекомендательное письмо на фирменной бумаге компании. — Соленая вода непрестанно вертит колеса торговли, мистер Залман. Можете ли вы усомниться в Британской империи? Нет. И заметьте, сухопутный маршрут кишит бандитами и всевозможными бродягами.Несмотря на то что прожил за границей десять лет, Корнелиус считал, как и до сих пор считают англичане, что путешествие по морю лучше, чем по земле. Не обязательно более быстрое или хотя бы более безопасное, просто более приятное. Чужеземные бродяги были гораздо труднее для понимания, чем смерть от воды.«Замок Скейлби» прибыл с грузом из Бомбея. У причала компании он сидел так низко, что братьям пришлось спускаться туда по лестнице. Без письма Корнелиуса и аметиста их не пустили бы на борт. Судовой казначей, мистер Макиннес, подыскал им место на нижней палубе, в их подвесные койки вдавливались ящики с копченой селедкой, не поместившиеся в трюме.На шедшее в Лондон судно больше никто не сел. На пристани были евреи, ждавшие отплытия на восток, в Рангун. В своих однообразных черных халатах они выглядели плакальщиками, а не людьми, отправляющимися к новой жизни. Залман задавался вопросом, выглядит ли он так же. Над его головой ветер начал наполнять паруса.Он прислушивался к ветру, когда судно тронулось в путь. Позади него была Басра, ее пожелтевшие кирпичные здания, устье протекавшего через город Тигра. Залман не сводил глаз со все уменьшавшихся города и реки. Смотрел назад, пока земля не скрылась за волнами, пока Иракне был отнят у него беззвучным вращением планеты.Все три месяца плавания Даниил жил с постоянным ощущением утраты. Это не было воспоминанием о Рахили. Ему постоянно казалось, что у него вот-вот что-то украдут. Не камни, лишь дважды в жизни Даниил ощущал любовь к камням. Ему недоставало кувшина с водой, узоров света на мозаичном полу, кровавого запаха томата, сохнущего на деревянных подносах.Он просыпался в темноте на подвесной койке и начинал рыться в карманах или дорожной сумке, словно его дом мог находиться там. Это собственничество было ему прежде чуждым. Не тоска по дому, а нужда в вещах. Даже не столько в Рахили, сколько в ее томате. Он задавался вопросом, не связано ли это как-то с драгоценностями и не происходит ли с ним перемены.Он ощущал, как драгоценности трутся о тело во время качки. Вокруг его бедер были хлопчатобумажные мешочки с золотым ломом, полученным за ружья от болотных арабов. В просторном халате под мышками он носил сотню каратов аметиста и рубина. В одежду его брата Рахиль зашила пуговицы от рубашек, в которых им делали обрезание, валюту из коралла и бирюзы. Даниил наблюдал, как она зашивала их и как потом сложила рубашки, разгладив их руками. Камни болтались на нем, словно балласт.«Скейлби» был трехмачтовым, позеленевшая медь отслаивалась от его тикового днища. Возле носа на нем пахло нечистотами, в остальных местах смолой. Кроме братьев, там было еще несколько пассажиров. С Даниилом и Залманом никто не разговаривал, кроме Макиннеса и священника из Лиона, пытавшегося обратить их в христианство. Они были иностранцами, спавшими внизу возле груза. Сами почти груз.Они беседовали друг с другом. Негромко, словно язык их можно было украсть. Спорили о величии Вавилона и Лондона и о том, что было создано раньше — цифры или буквы. Залман иногда покидал брата и поднимался наверх. Ему нравились система мачт и блоков, силы ветра и человеческих мускулов. Пение матросов в ритме работы.«…У священника есть дочка, все с нее не сводят глаз.Я сказал ей: «Мы, матросы, ухажеры высший класс».А она мне: «Вы, матросы, греховодники все сплошь,И в аду вам всем придется жариться за вашу ложь.И в аду вам всем придется…»»Матросский хор представлял собой смесь акцентов — американского, ливерпульского, шотландского, ирландского. Вокруг них шумел Индийский океан. Залман не сводил глаз с зеленеющего тонкой линией берега Африки.«…А в аду, ребята, пламя жжется так, что просто жуть,Здесь огонь не то, что в пекле…»— Не путайся у команды под ногами, — сказал ему Макиннес, — особенно в штормовую погоду. Большие волны звери, они могут сбить тебя за борт. Матросы тоже.Братья спали между ящиками с почтой и специями, бочками селитры и индиго. В футе от их голов шумел и гудел невидимый в темноте океан. Даниил лежал и думал о своем. Об утонувшем в море двоюродном дедушке Елеазаре. О липких следах его ступней. О Рахили в одиночестве. О Мидасе, царе, проклятом сбывшейся мечтой. Превращением всего, к чему он прикасался, в золото.Он вспоминал, что, по словам Залмана, они обретут, имея драгоценности. Лошадей и дома, счастье и новую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139