— возмутился Газахлар, сознавая, что Ильяс закусила удила и, что бы он теперь ни говорил, какие бы доводы ни приводил, будет стоять на своем. — Ты же уверяла меня, что не можешь терпеть желтоглазого! А теперь готова принять мучительную смерть из-за дурацкого своего упрямства!— Я… Понимаешь, па, я все-таки еще люблю его… — Ильяс закрыла лицо ладонями и, после недолгого молчания, чуть слышно прошептала: — Но даже если бы не любила… Я не могу предать отца моих сыновей.— А он? Он ведь услал одного из них в храм Мбо Мбелек! Он перетрахал половину дворцовых девок, пока ты таскала в своем чреве его отпрысков!.. — Газахлар вцепился железными пальцами в плечо Ильяс. — Дочь, не дури! Ты не простолюдинка и должна понять, что на чьей арбе едешь, того и песенку пой! Мы с тобой влезли в арбу Кешо, и не след ныне оглядываться на прошлое…Он говорил и говорил, но с тем же успехом мог произносить свои пламенные, проникновенные речи перед выкинутой на берег рыбиной, которая тоже в ответ лишь трепыхалась бы и всхлипывала, с шумом втягивая воздух, коего ей мучительно не хватало. * * * Совершая ежедневную прогулку по императорским садам, Ильяс с замиранием сердца ожидала начала наводнения. Несколько раз в течение ее жизни северный ветер принимался гнать воды Гвадиары вспять, отчего приречные районы столицы уподоблялись гигантскому болоту. Люди гибли десятками, иногда сотнями. Жрецы всех без исключения Богов утверждали, что бедствие это ниспослано жителям Мванааке за грехи их. Вот только страдали почему-то от разливов Гвадиары преимущественно кварталы бедноты, а для обитателей особняков, стоящих на Рассветных и Закатных Холмах, они превращались в занимательнейшие зрелища. Осознание несправедливости происходящего пришло к Ильяс на двенадцатом году жизни, и с тех самых пор она втайне от всех страшилась, что когда-нибудь Великий Дух, преисполнившись гнева, решит исправить упущение и вознесет равнины, а горы низринет, превратив в дно морское. Либо нашлет такую волну, которая слизнет с лица земли и особняки Небожителей, и императорский дворец, трусливо вскарабкавшиеся на вершины приречных холмов.Упоминания о подобных бедствиях часто встречались в сказках и легендах, и, быть может наслушавшись их, юная форани просыпалась в испарине и с криком на устах вскакивала на кровати, к которой — нет-нет, ей это не привиделось подступали воды разгневанной Гвадиары. Теперь же она с нетерпением ждала окончания сезона дождей, и стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникало видение мутных, яростно ревущих волн, под которыми скрывается императорский дворец, ставший для Ильяс олицетворением всего подлого, низменного и греховного…Но и ветер с моря не оправдал ее надежд. Долгожданный, он заставил шушукаться и шелестеть кустарник, оборвал красно-желтую листву с оплетающих перголы, беседки и галереи виноградных лоз, покачал скрипучие пальмы, похожие на исполинских знаменосцев, подающих перистыми листьями-флагами сигналы рыбачьим и торговым судам. Взбаламутил и без того мутные и нечистые воды Гвадиары и затих. Умчался, проклятый, в дальние края, и совсем стало тошно жить в знойном, гнетущем, вызывающем испарину по всему телу мареве.Ильяс осторожно выглянула из беседки и отыскала глазами стражников, приставленных сопровождать ее во время прогулок по императорским садам. Они, как обычно, уселись на скамью подле статуи Амгуна-Солнцевращателя и, сделав по глотку из предусмотрительно захваченной калебасы, начали лениво метать кости, дабы скоротать время ожидания.«Играйте, голуби! Пейте, развлекайтесь и веселитесь впрок, ибо не скоро вам теперь представится такая возможность!» — прошипела форани и, опустившись на четвереньки, поползла к обвитой плющом галерее, ведущей на третью террасу садов.Она не желала зла именно этим стражникам, но и раскаяния по поводу ожидавшего их за ее побег наказания не испытывала. Точно так же, как не испытывала ни волнения, ни радости от сознания того, что очень скоро окажется далеко-далеко от Города Тысячи Храмов, императорского дворца, занятого подготовкой к свадебным торжествам Кешо, и дважды предавшего ее отца. Ведь и сама она тогда станет предательницей, оставив во дворце крохотного Хутама, так доверчиво тянувшего к ней свои пухленькие ручки и невнятно, но счастливо ворковавшего и гукавшего при виде матери…— Стоп! А ну-ка прекрати! — приказала себе Ильяс. — Ничего плохого с твоим крошкой не случится! Он нужен Кешо, и потому тот будет беречь его как зеницу ока…Око, возникшее перед внутренним взором Ильяс, было, однако, не тускло-черным, как у Кешо, а золотым — Таанретовым. И это было поистине ужасно. Думать об этом тоже не следовало. Думать надобно было о Нганье, ждущей ее в условленном месте у ограды императорских садов, и об Усугласе, купившем для них места на судне, отплывающем нынешним вечером в Кидоту. Последнем, быть может, судне, отправляющемся из Мванааке в Кидоту, о близкой войне с которой во дворце говорят как о деле решенном. Зачем закладывать верфи, расширять рудники и усовершенствовать оборудование шахт, если можно попросту ограбить богатого соседа, пополнив тем самым быстро пустеющую казну, снискав себе немеркнущую славу и к тому же походя заткнув глотки всем недовольным? О, как прав был Таанрет, говоря, что Кешо не склонен обременять себя поисками сложных путей!Добравшись до галереи, Ильяс поднялась на ноги, отряхнула ладони и, уже не скрываясь, спустилась по мраморной лестнице на третью террасу. Больше таиться было не от кого. Стражники, привыкшие к ее причудам, не сунутся в облюбованную ею беседку до сумерек, а в императорские сады после свержения Димдиго Небожители стали заглядывать редко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130