Обзовут трусами и дезертирами. И родителям так напишут, что мы добровольно сдались в плен, что мы — предатели…» — лезли в голову отвратительные своей правдоподобностью мысли. Чтобы как-то отвлечься и воспрянуть духом, Сосед решил напиться. Но никакого спиртного у нас, разумеется, не было, и он решил напиться хотя бы воды. Но даже воды у нас в бэшке не нашлось ни грамма. Обшарив все закоулки БМП, ударившись лбом и локтями о всевозможные углы и железки, Сосед расстроился ещё больше:
— Попить бы чего! — он жалостно, словно маленький ребёнок, почмокал ртом. — В горле пересохло, петь не смогу.
— А не нужно было целый день огуречный рассол хлебать. Ты ж один — три литра выдул. Говорил я тебе, а ты слышать не хотел. Один всё выдул, жаба.
— Нашёл дурака. Да кто в нашей жизни от рассольчика отказывается? Да и с хлебушком. Нам эти огурцы от чистого сердца подогнали, а я от чистого сердца их съел. И, что такого?
— Ничего. Мучайся теперь. Хрен мы тут воду найдём.
— А вон, смотри, — Сосед показал на желтую пятисот литровую бочку-полуприцеп, брошенную посередине дороги. — Там наверняка что-то есть.
— Где-где? — сощурился я. — Я ничего не вижу и никуда не пойду! Жить хочу!
— Да вон, что по левую сторону от ТП.
До бочки идти семь секунд — десять метров, но нам это расстояние даётся примерно за час с небольшим: мешает снайпер, неожиданно объявившийся в недавно покорённой, нашими совместными с самарцами усилиями, девятиэтажке. Этот козёл и попасть в нас не мог, снайпер хренов, и успокоиться никак не желал, палил, да палил. Мы лежали, уткнувшись носами в гусеницы БМП. Я хотел спрятаться «дома» — внутри, но боялся встать, а Сосед хотел набрать во фляжки воды, но тоже боялся встать. Как только кто-то из нас поднимался и делал какое-то движения, мудак, считавший себя снайпером, открывал огонь. Куда стрелять в ответ, мы не знали. Так и лежали, пока снайпер сам не смолк. Патроны у него, наверное, кончились.
Сосед резко вскочил и, сделав три быстрых шага, рухнул на землю. Выстрелов нет. Сосед снова повторил свой незамысловатый трюк, и снова — выстрелов нет. Последний рывок и Сосед, радостно скаля лошадиными зубами, полулёжа, вытянутыми руками с трудом откручивает вентиль крана бочки. Какая-то жидкость звучно струится во фляжку.
— Прикинь, вода! — Сосед радостно сообщает приятную новость мне, а заодно и всему кварталу, который отзывается разнокалиберной стрельбой во всех направлениях. — Достал, сейчас напьёмся!
Вода была явно не родниковой, с привкусом, но ничего, пить можно. Напились от души.
Сидим, молчим, слушаем отголоски боя. Стреляют достаточно далеко от нас. Обрадовались, успокоились, невольно заулыбались. И вдруг, как обухом по голове — внезапно из-за стены выскакивают солдаты, все в мыле, в рваных бушлатах, без головных уборов, только бритые затылки сверкают. Бегут, что-то кричат. Сосед сразу напрягся, соскочил с брони, подбежал к одному солдату, остановил. Тот, сбиваясь, сообщил, что чечены идут в прорыв и скоро будут здесь. Пока Сосед думал что спросить, солдат сорвался догонять своих.
Обсудив наше непростое положение и решив, что деваться нам всё равно некуда, Сосед почесал свои грязные, поцарапанные ладони и постановил: «Остаёмся!»
От греха подальше забрались в бэшку. Напряжённо выискивали врага, ждали чего-то страшного. Всё нормально, в квартале никто не появился. Плюнули на войну и решили поспать. Определяя очередность дежурства, дёрнули спички — мне выпало отдохнуть первым.
Согнулся котёнком, лежу и снова не могу заснуть: думаю о доме и вспоминаю родителей. Никак не получается вспомнить черты лица отца. И так его в мыслях поверну, и эдак, но так и не вижу его глаз, не вижу губ. Только голос слышу: «Ты когда вернёшься, сынок?» Аж слёзы на глазах навернулись, как домой охота.
Прошло не больше получаса, мне страшно захотелось в туалет. Ёрзал я, ёрзал, — не помогает, выпитая недавно вода упрямо рвётся наружу. Делать нечего, надо вылезать в ночь и делать свои маленькие дела.
— Сосед, мне сходить надо, отлить. Поспи ты, я подежурю.
— Попробуй, — Сосед за три секунды развалился, на сколько это возможно в тесноте БМП, по отсеку и, приторно посапывая, захрапел бурым, впавшим в глубокую зимнюю спячку медведем.
— Во люди дают, — прошептал я и только хотел выполнить свой план, как раздалось несколько десятков мощных взрывов и автоматная трескотня стала звучать всё ближе и ближе. Послышались крики — это соседи-самарцы готовились к встрече незваных гостей. Дышать свежим воздухом мгновенно расхотелось, но мочевой пузырь гневно продолжал настаивать на освобождении своих пространств. Я сидел в замешательстве, а стрельба за бортом приняла новый, ещё более неприятный оттенок. Подумав, я решил лишний раз головой не рисковать и, высунув в люк одни лишь причиндалы, начал своё мокрое дело.
— Сколько время? — неожиданно открыл глаза Сосед. — Э, ты чё делаешь, пенёк? Отстрелят тебе ща женилку, останешься без наследства. Ну, ты, крендель, придумал! — он звонко, нарочно смущая меня хохотом, заржал. — На себя щас нальёшь!
— Не переживай, себя не обижу! Да уж лучше без женилки, чем без головы. А женилку, между прочим, и новую могут пришить. Это сейчас умеют.
— Не дай бог, новую. Мне и со старой не плохо. — Сосед прекратил ржач. — Расслабься ты, женилка! Нельзя без отдыха, отдыхай!
Снова пытаюсь заснуть. Фиг там.
Пролежал с закрытыми глазами ещё с полчаса. Сознание, в глубине души рисуя страшные картины смерти, не позволяет уснуть. Страшно умереть во сне, и на яву страшно. Страх охватывает меня и прожигает насквозь. Страх, страх, страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40