Впереди нас стол, на котором среди бумаг и каких-то карт стоит пара початых бутылок коньяка. За столом сидит наш главный истязатель — предводитель местных обезьян Гусейнов собственной персоной. Слева от него наш бывший друг и предатель Серёжа Модаев — чмо, гондон и педераст! Ещё какие-то мутные личности из ближайшего окружения Гуся, в основном — первый взвод, пардон, первая рота. Чертовски мужики смахивают на турков, но точно не знаю.
Серёжа одет в добротный турецкий камуфляж, разгрузку с автоматными рожками, ну, ни дать, ни взять — Рэмбо! На деньги от продажи наркотиков могли бы поприличней одеть!
Я пытаюсь сказать что-нибудь Витьку, за что немедленно наказываюсь лёгким ударом в бок. Удар-то несильный, но из-за сломанных рёбер очень даже ощутимый. Он сразу отбивает у меня охоту к общению.
Гусейнов молчит, разглядывая нас, затем наконец-то начинает говорить:
— Я не пойму, что вы сопротивляетесь? Армии, страны, которой вы служили, давали присягу, уже нет. Вы свободны, с честью отдали долг. Части вашей нет. Сегодня ушёл из Азербайджана последний русский солдат. Вы одни здесь. Никто вам не поможет. Пройти весь Азербайджан все равно не сумеете. Что дальше? Объясните мне, почему вы сопротивляетесь?
В ответ — молчание. У Гуся благодушное настроение. Он настроен поговорить с нами. Только что проку от этих бесед. Поначалу мы поодиночке и все вместе пытались втолковать этому дебилу, что к чему — бесполезно, хоть кол у него на голове тёши. Здравствуй, товарищ Дерево!
— Ладно, не хотите говорить, тогда послушайте. Вот ты — Маков. Ты вообще не русский, так чего ты задницу свою пополам рвёшь, прислуживая русским? Почему? Я вот тоже сам не русский, но я не служу России и не буду, чего ради ты стараешься?
Молчим как партизаны. Устали мы оба с Витьком, чертовски устали. Хочешь убить — убей. Но не мучай ни пытками, ни «беседами задушевными».
Вот, смотри, старший лейтенант (это я), Сергей Модаев кто был у вас? Правильно думаешь, я все по твоим глазам читаю. (Интересно, как он, сволочь, по глазам читает, если глаза у меня заплыли от побоев? ) Он никем у вас был. Неудачником. Какая у него была перспектива? Закончить службу капитаном на Чукотке! А сейчас у него звание подполковник. И вы можете тоже. Сейчас я бригадный генерал, но командующий армией. Имею право присваивать звания до подполковника включительно. Ладно, не хотите звания, идите к нам по контракту. Вы не будете принимать присягу, на ваше вероисповедание мне наплевать, поклоняйтесь хоть кочерге — это ваши проблемы. Мне нужны высококлассные специалисты, офицеры, которые могут обучить мою армию искусству боя. Вам даже не придётся самим воевать. Только научите. И от уровня подготовки будет зависеть ваше жалованье. Скажем, для начала я готов платить по две, нет — по три тысячи долларов в месяц. Ну так как? (Господи! Как я устал! ) Или идите курьерами
Я поворачиваю голову в сторону Витьки. Он смотрит на меня. Его взгляд ничего не выражает. Видимо, мой тоже. Мы с ним тупо переводим взгляд на Гусейнова и его банду. Предводитель бандитов-освободителей сразу становится суровым.
— Вы сами сделали свой выбор. Подполковник Модаев, расстрелять их!
Серёжа, потупив голову, выходит мимо нас из зала. Ничего не сказала Золотая рыбка, махнула хвостиком и скрылась за дверью.
Нас с Виктором отцепляют от спортивных снарядов, ведут наружу. На улице вечер. Солнце висит над горизонтом, почти зашло за горы.
— 14 -
Читал в книгах, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня ничего не проносится. Просто я замедляю шаг. Распрямляю плечи, насколько позволяет боль в боку. А на улице-то как хорошо пахнет! Свежий воздух пьянит, неяркое солнце слепит после подвальной темноты и неярких электрических лампочек. Я думаю о ребёнке, который ещё не родился. По всем признакам должен быть сын. Горло перехватило, я дышу глубже, стараюсь запрокинуть голову назад, воздуха не хватает. Я рву скованными руками куртку на груди.
Больно в боку, но разве это боль. Нам предстоит пройти ещё шагов пятнадцать.
Один… Прости меня, Сын, что не я буду тебя растить! Прости! Два… Прости, Ирина, я поломал твою жизнь! Не надо было выходить тебе за меня замуж. Прости! Слезы душили меня. Я уже не стыдился их, они капали у меня из глаз, я ничего не видел вокруг, просто шёл и плакал. Семь… Прости, мама, прости, папа! Вы никогда не узнаете, где я похоронен, не придёте ко мне могилу! Простите! Мне очень жаль себя, я иду и плачу.
Я иду, смотрю под ноги. Как обидно! Твою мать! Как обидно умирать молодым! Я же ещё такой молодой! За что?! Твою мать, уроды гребанные! Такой молодой, и под стенку расстрельную. Ни суда, ни приговора, ни адвоката, — к стенке. Больно!
И тело все болит. Все чешется. Господи! А как я воняю! Да плевать! Обидно. Я сейчас ещё могу и обделаться! Главное не обделаться до расстрела, а там пусть нюхают и убирают моё дерьмо, засранцы хреновы!
Понимаю мозжечком, что надо думать о чем-то большом, высоком. Ни хрена не получается, кроме собственной жизни меня не интересует больше ничего! Не хочу умирать! Мне страшно! Очень страшно! Конец! Финиш! За что! Боже. За что?!
Но как обидно умирать! Слезы жалости к самому себе текут и капают. Сопли тоже потекли из носа. Закованными руками вытираю одним движением и то, и другое. Затем о свою куртку. Невольно замедляю шарканье, один из конвоиров толкает примкнутым магазином в спину. Я падаю на землю. Больно, сука! Ребра сломанные болят, мешают передвигаться!
Козёл! И так больно! Ты ещё, скотина, пихаешься! Куда торопишься, гад? Дел у тебя много? У меня их уже нет! У меня уже ничего нет. Только несколько шагов осталось в этой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86