Хватит, походил благоверным и законопослушным. Понял, что дураками власти правят с помощью законов и обмана. А ведь раньше все время верил: те, кто наверху надо мной также исповедуют принцип: как невесту родину мы любим, бережем как ласковую мать. Помнишь, такое пели? Так вот давай остановимся. Те, кто нами правит не любят своей страны. Они любят себя в этой стране. В которой можно обворовать доверчивых и гнать на убой послушных. Кому надо, чтобы я любил других больше себя? Лично мне не надо. Нужно мне кому-то верно служить? Нет, хвати, научен! Я буду служить, то только своему богатству. И пошли вы все! Я ничего не украл у народа, Терех! Ни бесплатного жилища, ни низкой квартплаты, ни денег у стариков, которые были отложены на собственные похороны. Не я обманул народ, раздав ему ваучеры, которые даже для подтирки не сгодились из-за жесткости бумаги. Я не воровал у солдат их пайки и у армии оружия, чтобы загнать его за границу. И ты можешь думать что хочешь…
— Что еще? — Терех не скрывал своего пренебрежения к словам Мисюры.
— Еще? То что мы, военные, ни к чему не пригодные люди. Все наши генералы с широкими погонами и большими звездами что-то собой представляют, когда у них есть кем командовать. Дивизии, армии. Они быстро понимают, что им приказано гнать солдат в дерьмо и гонят их. И никто не возвысит голос, не попытается назвать безрассудство политиков глупостью. Потому что каждый твердо знает — сними погоны с него и он — ничто.
— Давно додумался?
— К сожалению, недавно. Что поделаешь, дури за время службы в голову нам набили немало. Теперь муть осела, шелуха отвеялась. Правда, не у всех. У тебя этого не произошло.
Терех больно ткнул его пистолетом под ребра.
— Еще такое брякнешь, врежу по башке рукояткой.
Мисюра поморщился: удар был ощутимый. Но своего не оставил.
— Я может и сам дурак, но стараюсь думать. Хочешь расскажу, что будет, когда ты меня довезешь до места?
— Заткнись.
— Как угодно, а я просто порассуждаю вслух.
Терех промолчал.
— Вот ты меня героически приведешь к начальству. Для порядка меня закатают в комнату смеха. Или у вас это называют обезьянником? Ладно, посмотрим. Конечно, меня спросят: ты что делал в лесу, капитан Мисюра? Скажу: охотился. Родина мне денег не платит второй месяц, дома холодильник пустой, кусать нечего, разве что локти. Потому вот решил немного поохотиться, чтобы было чем нарушить кислотно-щелочной баланс. В тайге было нас двое. Я и лейтенант Крылов. Его убили. Там, между прочим, шла война. С корейцами. Вы о ней знаете? Нет? Тогда пусть майор Терех доложит. Теперь скажи, что будет дальше?
— Заткнись.
Терех говорил вяло с удивительным безразличием в голосе.
— Пожалуйста. Но еще раз скажу: не дано тебе, майор. — Мисюра постучал себя по макушке. — Не дано… А соображал бы, то понял — меня выгоднее отпустить. Доложишь, что напоролись на корейцев. Их в тех местах быть не должно. Значит они охотились за золотишком. И вертолет, должно быть их работа. И твои сослуживцы, что полегли так бездарно. И не боись, — Мисюра издевательски усмехнулся. — Российско-корейской войны не будет. Поверь, корейцы принесут извинения. Даже компенсацию выплатят, если потребовать. Им не с руки портить отношения с русскими, которые по дешевке распродают свой лес. Твое начальство тоже найдет, как объяснить свои потери. Конечно, кому-то пропавшее золото будет жечь душу. Организуют поиски. Но тебя в тайгу уже не пошлют. Ты, Терех, для своей системы стреляная гильза — только на выброс. Особенно если сумеешь под дурака закосить. Мол, был в стороне, куда меня отправил начальник. А если покажешь вид, что знаешь о золоте, я тебе не позавидую…
В город они пришли ранним утром. Улицы были пусты. Даже первый трамвай не выполз на линию.
Они брели по раздолбанному асфальту тротуара от усталости еле переставляя ноги. Мисюра окончательно выбился из сил. Терех слегка ожил. Чувство исполненного долга придавало ему дополнительную энергию. В одном месте, когда Мисюра запнулся и задержался, Терех демонстративно подпихнул его коленом в зад.
— Давай, давай, двигай. Попрыгал, побегал, пощипал травки на воле, теперь посидишь на привязи. Пожуешь соломки.
— Пошел ты!
Они снова двинулись по пустой утренней улице.
Остановились перед большим серым зданием с облезлым фасадом. На углу на уровне окон второго этажа еще недавно висела синяя табличка с белыми буквами «Улица Дзержинского», но ее вырвали с корнем и заменили другой. Восстановить исконное дореволюционное название «Жандармская» новые власти не рискнули. На зеленом эмалевом фоне белыми буквами демократия начертала слово «Свободная». Наличие на ней серого дома в решетками на окнах градоправителей не смущало.
По обе стороны входа в серое здание висели бронзовые доски в надписями:
М В Д Р Ф
Управление Внутренних Дел
От сырого морского климата доски постоянно покрывались грязно-зеленым налетом и их то и дело приходилось оттирать тертым мелом, растворенным на нашатырном спирте. В городе посмеивались и называли это операцией «чистые руки». Во всяком случае восстановление блеска бронзовых досок было единственным всеми видимым результатом борьбы за чистоту и порядок в милицейских рядах.
Они не стали подниматься по ступеням большого каменного крыльца, истертого за многие годы сотнями ног стражей порядка и правонарушителей.
— Давай руки, — сказал Терех. Он щелкнул ключом, отомкнул замок и снял с Мисюры наручники. Сказал угрюмо:
— Погулял, капитан, и будя. Теперь вали отсюда. И побыстрее, пока я не передумал.
Мисюра стоял, удивленно глядя на свободные руки, на красные следы металла, отпечатавшиеся выше кистей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52