Кузьма шел, сунув руки в карманы. Он подчеркнуто вилял задом, который обтягивали узкие джинсы, давно потерявшие цвет и прочность. Ни в его облике, ни в поведении не было ничего привлекательного или необычного. Типичный лох, на которого не стоило обращать внимания.В последние годы общество резко разделилось на две категории. Права первой обеспечивали большие деньги. Права второй государство записало в конституцию и потому они ничем не обеспечивались. Представители первой группы населения ездили по городу преимущественно в иномарках. Вторые ходили пешком или передвигались в городском транспорте, часто не приобретая даже билетов, за полной неплатежеспособностью.Охранник, относивший себя к автомобильной элите не читал нужным остерегаться пешехода, ничем не примечательного, сирого и скорее всего убогого. Он явно ещё не был бомжем, но находился в процессе сближения с публикой этой категории.Расстояние между ними быстро сокращалось, но охранник по-прежнему не обращал на это внимание. Кузьма через плечо бросил взгляд назад. Улица выглядела пустынной. Рука скользнула в карман и сжала знакомую до мелочей рубчатую рукоятку ТТ — верной и неприхотливой машинки, уверенно ставивей точки в чужих судьбах.Волна нездорового возбуждения взбодрила нервы. Это ощущение лихорадящей дрожи Кузьма впервые испытал в Измайловском парке, но тогда толком не сумел в нем разобраться. Теперь знал — это радость превосходства над противником, это чувство подлинной власти. Твоей власти. Твоего права решать чьи-то судьбы и диктовать людям свои желания.Рука описала стремительный полукруг. Выстрел булькнул негромко, даже не заставив взлететь задремавшую на ветке ворону. Нерасторопный охранник медленно сполз на асфальт и улегся возле машины. Инкассатор, ошеломленный случившимся, замер на месте, опупев от страха.Кузьма подошел к нему. Демонстративно придвинул ствол пистолета к чужому пузу. Взял из рук сумку с дневной выручкой. Сказал негромко, буднично:— Ты вот что, смотри мне в глаза. И не щурься. Понял?Инкассатор смиренно закивал.— Да не дрожи. Ничего тебе не будет. Понял?Мелкие дробные кивки повторились.— Язык у тебя есть? — Кузьма довольно усмехнулся. Ему доставляло удовольствие видеть, что люди его боятся. Было бы совсем неплохо для полного кайфа, если бы оптовик напустил в штаны, но на нет и суда нет.— Ага, есть.— Тогда скажи: «Понял».— Понял.— Ты знаешь, что сейчас происходит в России?— Н-не-ет. — Оптовика, несмотря на заверения Кузьмы в миролюбии, трясло от страха.— Газет не читаешь, что ли? «Московский комсомолец» в руки берешь? Нет?! Лапоть! Бажбан! Надо читать. Понял?— Понял.— Так вот в газетах написано: президент Ельцин приказал делать ставку на молодые кадры. Ты молодой?— Да.— Значит на таких как ты надо делать ставку. Понял?— Да.— А барин у вас — полковник — старый?— Да.— Вот таких президент и приказал заменять. Понял?— Понял.— Твоя розница барина знает?— Нет. Всех набирал бригадир.— Видишь, как хорошо. Значит для вас сверху все останется как и было, только наденут новую шапку. Эти деньги, — Кузьма тряхнул сумкой, — пойдут в зачет. Понял?Инкассатор закивал и промычал нечто похожее на согласие.— Машина твоя или охранника?— Его.— Тогда помоги его внутрь сунуть. И уходим. Пусть с ним менты разбираются. Завтра приходи на место как положено. К тебе подойдут, все объяснят и дадут другого охранника. Не лопуха. Понятно?Боже, только полный болван не поймет, что ему оставили жизнь и не закивает в ответ согласием.Ничего об этом не зная, Алексей сидел дома и попивал свой вечерний чай. * * * Утром, собираясь а службу, генеральный прокурор Геннадий Михайлович Муратов ощутил легкое недомогание. Он вышел на крыльцо своей, недавно достроенной дачи, по привычке хотел вдохнуть полной грудью свежий воздух, тянувший с выстывшей за ночь речки Истры, как вдруг понял — что-то ему мешает дышать. Тугой комок подкатился и застрял возле желудка, а тупая жмущая спазма — то усиливаясь, то ослабевая — прокатывалась влево вверх к плечу.Отец Муратова — Михаил Николаевич, полковник Советской Армии скончался от прободения язвы в пятьдесят восемь лет. Случись несчастье в городе, отца можно было спасти, но оно произошло на даче и ему ничем помочь не удалось.С той поры Геннадий Михайлович настороженно относился к поведению своего желудка и остерегался неприятностей, которые тот мог доставить.Стоя на крыльце и глядя на чистое голубое небо, кое-где тронутое мазками облаков, Муратов осторожно поглаживал грудь и живот, но неприятные ощущения не проходили.Служебная машина со спецсигналом, маячком-мигалкой, спецномером, короче со всеми неистребимыми остатками привилегий номенклатуры социализма, ждала хозяина у ворот.Муратов прошел к ней, сел на заднее сиденье, мрачно бросил шоферу: «В город», и тот понял — шеф не в духе. Не оборачиваясь, спросил:— В прокуратуру?— В поликлинику.Терапевт, предупредительная и внимательная Маргарита Ивановна, осмотрела, простукала и прослушала пациента.— Нет, Геннадий Михайлович. Это не желудок. Это сердечко.Кардиограмма подтвердила её диагноз.— Вам бы полежать, — посоветовала врачиха, хотя прекрасно знала — подобные советы воспринимаются больными, только в случаях, когда те и сами уже не могут не лечь. — У вас явное переутомление.Лекарство, полученное в аптеке, сняло спазм и Муратов с облегчением приказал водителю:— К себе.Секретарша — женщина средних лет, не отличавшаяся особой красотой (шашни Муратов на службе не заводил) встретила шефа с обычной заботливостью:— Изматываете вы себя, Геннадий Михайлович. Вам бы отдохнуть…— Что поделаешь, Зинаида Федоровна, служим-с…Муратов прошел в кабинет, постоял у двери, огляделся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97