— Ревнует, — объяснила она.
— Ничего удивительного.
Она усмехнулась.
— Вот я и напросилась на комплимент. А он не ревновал меня никогда. Он. Никогда.
— А вы его?
— Страшно, ужасно! — сказала она и засмеялась. — Я готова была выцарапать глаза любой, кто на него посмотрит. Потом поняла, что измена для него совершенно невозможна, немыслима. Потому что он жил в предчувствии катастрофы.
* * *
За весь вечер она так и не назвала Калмыкова ни по имени, ни по фамилии. Она говорила «для него», «ему», «его». «Он». Иногда мне казалось, что это слово она произносит с большой буквы.
* * *
Я стоял у входа в зал и смотрел, как за столиком в мягком свете китайской пагоды сидит и рассеянно вертит в руках деревянную палочку для еды девятнадцатилетняя студентка пединститута, которая имела несчастье полюбить человека, рожденного под черной звездой.
* * *
Или счастье.
* * *
Я вернулся за стол. Она спросила:
— Вы любите жену?
— Да.
— Вы говорите ей об этом?
— Ну, иногда.
— Нет, — сказала она. — Вы дурак, Сергей. Мужчины все дураки. Об этом нужно говорить каждый день. Утром и вечером. Повторять, как молитву.
— Он повторял?
— Да. Только не всегда вслух. Последний раз он сказал мне это в ту страшную ночь. Прокричал. Он уже был в шлеме и в костюме — в таком, специальном. Он поднимался по лесенке. Она была приставлена к самолету. Летчик уже сидел в кабине и махал ему, торопил. Но он спрыгнул и сказал мне: «Я тебя люблю. Что бы ни случилось, помни это». Двигатели ревели, но я услышала. Потом он улетел. Как ракета. И превратился в звезду.
— Он?
— Самолет. Давайте уйдем, Сергей. Спасибо за ужин. Здесь хорошо. И червячки вкусные. Мы поговорим. У вас есть вопросы. Я отвечу. А сейчас давайте уйдем.
II
Всю дорогу она молчала. Я тоже помалкивал, хотя вопросы шевелились во мне, как в животе китайские червячки.
Когда мы подъехали к ее дому в Сокольниках, было уже темно. В цокольном этаже сверкали витрины супермаркета. Подъездная площадка была заставлена машинами. Между ними сновали юные бизнесмены: помогали перегружать из тележек в багажники продукты, собирали и отвозили тележки в супермаркет, протирали стекла и фары. Я поставил тачку в сторонке под фонарем. Тут же возник какой-то шибздик в надетой задом наперед бейсболке, проворно открыл с пассажирской стороны дверцу и поддержал Галину под локоток, помогая ей спуститься с высокой подножки. Потом обежал джип и жизнерадостно предложил:
— Посторожим тачку, командир? Такая красивая тачка! А ведь без колес не поедет!
Получив от меня червонец, пожелал господам приятного вечера, негромко сказал: «Он здесь». И исчез. Будто его и не было. Так мог исчезать только Муха.
Это и был Муха.
— Идите за мной, — сказала она.
Мы прошли через темный двор к гаражам, пристроенным к высокой бетонной ограде, отделявшей жилые кварталы от парка. Между гаражами был проход. Любовно проделанная дыра в ограде создавала жильцам окрестных домов большие удобства для прогулок с детьми и собаками. Сейчас грунтовая аллейка, освещенная редкими фонарями, была пуста. Шум города отступил, под ногами громко шуршали листья.
— Вы хотели меня о чем-то спросить. Спрашивайте, — разрешила она.
— Самолет, — сказал я. — Что это был за самолет?
— Ой, не знаю. Какой-то черный, страшный. Он стоял в отдельном ангаре, перед ним было три КПП. С аэродрома домой меня вез полковник. Он сказал, что это сверхзвуковой истребитель-перехватчик четвертого поколения. Но я должна об этом забыть.
— С какого аэродрома?
— Понятия не имею. Какой-то военный аэродром. Мы ехали туда сначала по Ленинскому проспекту, потом по Киевскому шоссе. Я думала, во Внуково, но мы проехали мимо.
— Кубинка?
— Может быть.
— Вы сказали: «В ту страшную ночь». Почему страшную?
— Потому что в ту ночь я видела его последний раз. Вечером мы были в Большом театре на «Пиковой даме». Мне было почему-то жутко. Дома он сказал: «Ну что ты? Теперь все будет очень хорошо». Снова я увидела его через четырнадцать лет. На суде. Не расспрашивайте меня больше, Сергей. Не нужно. Пожалуйста. Пожалейте меня.
Она немного помолчала и сказала:
— Нет. Спрашивайте. Спрашивайте о нем. Я ни с кем не говорила о нем. Я не могу говорить о нем с мужем. Я не могу говорить о нем с сыном. Я хочу говорить о нем. Я хочу говорить о нем бесконечно! Ну? Что же вы молчите? Спрашивайте!
— Когда он улетел?
— Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года.
* * *
Я насторожился. В его личном деле значилось:
«5 декабря 1984 года — пропал без вести».
* * *
— Вы точно помните?
— Еще бы не точно! Он вернулся из Афганистана после трех лет. Сказал: все, его командировка закончена. За это время он ни разу не приехал, не прислал ни одного письма. Время от времени мне звонили, передавали от него привет и говорили, что с ним все в порядке. Иногда звонил генерал Лазарев, иногда кто-то другой. Я спрашивала, где он. Мне отвечали: на задании. И вот он вернулся. Ему дали большой отпуск, восстановили в академии. Он сказал, что теперь мы будем все время вместе. Какое это было счастье. Я даже боялась радоваться, чтобы его не спугнуть. Я молилась. Как вы думаете, Сергей, Бог есть?
— Есть, — сказал я.
— Нет! — резко возразила она. — В час ночи пятнадцатого декабря в дверь позвонили. Я открыла. Стояли два молодых полковника. Один сказал: пакет для майора Калмыкова. Я пригласила их в комнату. Они отказались. Он вышел. Потом вернулся и сказал: «Мне нужно лететь. Одевайся, проводишь». Во дворе стояла черная «Волга» с антеннами. Полковник сказал: «Попрощайтесь здесь». Он сказал: «Она поедет со мной». Полковник возразил: «Не положено».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81