Немало людей было наказано жестче, чем они заслуживали, были случаи, когда дела намеренно разваливались, а наказанию подвергалась мелкая сошка, «стрелочники», «козлы отпущения».
«Похоже, и в этот раз дело закончится именно таким образом, – подумал Гришаев. – Черт, – выругался он про себя, – как все надоело… Только и трындят целыми днями о торжестве законности и демократии. За пятнадцать лет я так и не понял, кому служу: Фемиде или системе, которая пользуется законами только тогда, когда ей это выгодно».
В очередной раз Гришаеву пришла мысль о том, не послать ли все к черту и не уйти ли в адвокатуру. С угрюмым видом он отвернулся от окна и вернулся за свой стол. В этот момент ему на глаза попался свежий выпуск газеты «Известия» с очередной пространной речью генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева.
«Вообще-то, – подумал Гришаев, – этот Горбачев раз от раза все смелее в своих высказываниях. Может быть, действительно задули серьезные ветры перемен и многое теперь изменится… А может, это действительно мой шанс? – с неожиданным воодушевлением подумал Гришаев. – Помочь пацану, которого собираются сделать "козлом отпущения" во всей этой истории, запустить дело так, как надо, и посадить тех, которые действительно виноваты. Ведь дураку ясно, что этот Полунин не главный фигурант в деле "печатников". Он, конечно, знал, наверняка знал, что дело нечистое, но, по большому счету, этому парню год условно влепить, и хватит с него. Он и так на всю жизнь перепуганный».
Гришаев посмотрел на сидящего перед ним Полунина и произнес:
– Вот что, Вова, хочешь верь, хочешь не верь, многого я тебе сказать не могу. Но если бы ты сегодня рассказал мне всю правду, думаю, что я смог бы тебе помочь. В худшем случае получишь два года условно, а то и годом обойдешься. Пусть сидят те, кто это по-настоящему заслужил. Я ведь знаю, что в этой истории ты «пристяжной», хотя и не верю в то, что ты уж совсем ничего не знал. Но если ты отпираться не станешь и чистосердечное признание дашь, все будет так, как я тебе сказал. В противном случае тебя ждут серьезные испытания.
Полунин слушал Гришаева, ссутулившись, склонив голову к коленям. Наконец, когда следователь закончил, Владимир поднял голову и, усмехнувшись, проговорил:
– Спасибо вам на добром слове, но мне добавить к тому, что я сказал, нечего.
Следователь несколько секунд молчал, глядя в глаза арестанта, затем тяжело вздохнул:
– Упрямый ты. И упрямство твое на этот раз сыграет против тебя. Дай бог, если я ошибусь.
От раздумий его оторвал звонивший телефон. Он поднял трубку:
– Да… Понял, пусть заходит.
Через несколько секунд в дверь постучали, и в кабинет вошел высокий мужчина средних лет, рыжеволосый, с заметно проступающей лысиной. У него было худое, с впалыми щеками лицо, крупный, чуть с горбинкой нос, большие серые глаза. Мужчина выглядел солидно и чуть надменно.
Но, едва зайдя в кабинет следователя, он приветливо и с почтением поздоровался с ним, доброжелательно кивнув головой Полунину, который при виде вошедшего заметно оживился, словно ожидал от него хороших вестей для себя.
– Здравствуйте, гражданин Слатковский. Садитесь, – поздоровался с вошедшим Гришаев, указав тому на единственный свободный стул в своем кабинете.
– В вашем кабинете, Алексей Геннадиевич, – широко улыбнулся Слатковский, – такое предложение звучит немного зловеще. Так что, с вашего разрешения, я лучше не сяду, а присяду.
– Да ладно вам, Александр Григорьевич, к словам придираться, – отмахнулся Гришаев. – Сажаем не мы, прокуроры, а судьи.
– Но при вашем активном участии, – поднял палец улыбающийся Слатковский.
– Или неучастии, – добавил Гришаев, хмуро поглядев в дело, лежащее перед ним.
Он закрыл папку и, убрав ее в сейф, встал.
– Прошу меня извинить, граждане, я на секунду удалюсь.
Он вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. После этого Слатковский подвинул стул ближе к Полунину, положил свою широкую ладонь ему на плечо и спросил, заглянув в глаза Полунина:
– Ну как ты, Володя, держишься?
– Спасибо, Александр Григорьевич, держусь. Тяжело, конечно, но жить можно. Вас, я смотрю, отпустили уже.
– Да меня и не арестовывали, – ответил Слатковский. – Так, пару дней подержали, потом выпустили. Я задействовал кое-какие свои связи. И они меня отпустили, еще и извинились. Так что не боись, Вова, я еще кое-что могу. Все будет нормально. Я сейчас все делаю, чтобы и тебя отмазать. Поэтому не дергайся и слушай меня.
– Да я не дергаюсь, – махнул рукой Полунин. – Просто следователь сегодня сказал мне, что если я чистосердечно ему напишу, то он гарантирует мне всего лишь год условно.
Лицо Слатковского ожесточилось при этих словах.
– Не слушай никого и делай то, что я тебе говорю. – Слатковский впился взглядом в лицо Полунина. – И «следак» будет делать то, что ему скажут, это я тебе гарантирую. Ты думаешь, он просто так поссать в сортир пошел? Ему начальство велело дать нам с тобой поговорить. Поэтому, чтобы выбраться отсюда, тебе надо меня слушаться…
Слатковский сделал паузу и, слегка смягчившись, добавил:
– Ты же знаешь, я тебе плохого не пожелаю. Ты же мне как сын. Я тебя с самого детства знаю. Я знаю также о ваших отношениях с моей дочерью Ритой.
– Как она? – спросил, оживившись, Владимир.
– А как по-твоему? – вопросом на вопрос ответил Слатковский. – Переживает, конечно, за тебя, за меня. Поэтому ты должен делать все, что я тебе скажу. Я проконсультировался со знающими людьми. Есть только один способ с минимальными потерями вылезти из этого дела.
– Какой? – спросил Полунин, внимательно глядя на Слатковского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16