Подозвал к себе.
– Кого в этой жизни знаешь, пацан? – хриплым прокуренным голосом спросил он.
Капрон назвал имена четырех уважаемых жульманов из лукарской общины. Их всех он знал лично. И по меньшей мере двое из них могли подписаться за него – выставить его перед смотрящим в правильном свете.
– Хорошо... Правила наши знаешь? – продолжал смотрящий.
– Знаю. Три года на малолетке парился.
– Какой масти?
– Черной. Вешать сук, резать актив. Только так.
Ментов и красноповязочников Капрон ненавидел. Опять же, как подобает правильному воровскому пацану.
– Ну что ж, давай дерзай дальше, паря! – по-отцовски похлопал его по плечу смотрящий.
«Пропиской» Капрона унижать не стали – поскольку он не был первоходом. Смотрящий разослал малявы, чтобы узнать, тот ли он на самом деле, за кого себя выдает. Отзывы не заставили себя долго ждать. Воровской пацан, живет по закону, косяков нет.
Этап становления прошел без особых напрягов. Капрона приняли в блатованную семью. Косяков он не допускал, всегда держал нос по ветру, короче, все было путем.
Через полгода начался судебный процесс. Чистосердечное признание, покушение на частную собственность, статус вора-одиночки – все это привело к минимальному сроку наказания. Три года колонии. Но не общего, а строгого режима, поскольку он уже мотал срок на малолетке.
Вор-рецидивист – и это в каких-то восемнадцать лет. Что ни говори, а Капрону было чем гордиться.


* * *

За спиной с грохотом закрылась железная дверь, и Капрон оказался в темной камере штрафного изолятора.
В хате шесть шконок. И все пустые. За исключением одной – под крохотным окошком. Человек на ней какой-то лежит. Курит.
На дворе лето, тепло, а в камере холодно. И сыро так, что кости мокнут. А табачный дым создавал легкую иллюзию тепла.
Капрон бы и сам закурил. Но нет сигарет. «Рексы» все забрали. Ну да ладно, ему не привыкать – перетопчется как-нибудь.
Человек нехотя поднялся с койки. Закряхтел, закашлялся. Наконец спросил:
– Кто такой?
– Капрон погоняло.
– Кто крестил?
– Да еще на малолетке.
– Молодой, а уже по второму. Сюда за что откомандировали?
Сиделец снова закашлялся. Тяжелый кашель, надрывный. Чахоточный. Глаза привыкли к темноте. И Капрон мог уже видеть вывеску арестанта. Словно тесанные из камня надбровные дуги, глубоко вдавленные глаза, впалые щеки, нездоровый цвет лица. Точно, туберкулезник. Уж не спецом ли кум зачалил его именно в эту камеру.
– Да как всегда. На работу забил. ШИЗО – дом родной. Юбилей у меня. Десятый раз уже...
– Давно мотаешь?
– Да полгода уже будет... Еще столько же на крытом...
– Полгода здесь, и уже первый юбилей. Далеко пойдешь, пацан. Если мусора не сломают. Меня не сломали. Но сгноили. Недолго мне осталось. Знаешь, кто я такой?
– Врать не буду, не знаю.
– Молодой потому что. Клим я.
– Клим?!
От удивления в одном вихре с восторгом Капрон присел. Но тут же подорвался. Снова встал на ноги.
Клим – легенда воровского мира. Клим – вор в законе, смотрящий зоны.
Зона – красная. Краснотой как плесенью поросла со всех сторон. Бал здесь кумовья правят и козлы косячные. Не дают житья воровской братве. Для отрицалова – карцеры, штрафные изоляторы, строгий тюремный режим с голодной пайкой. Где это видано, чтобы смотрящий света белого не видел. В «трюме» как последнюю падлу гноят.
Да и самого Капрона со свету сживают. То карцер, то штрафной. И все потому, что намертво держится за воровской закон. Честный вор не должен работать. Он и не работает.
– Что, удивлен? – болезненно усмехнулся Клим.
– Да не то слово. К вам же никого не подселяют.
– В том-то и дело. Может, ты наседка?
– Гадом буду, нет!
– Да ладно, не менжуйся. Слышал я про тебя. Ты хоть и молодой, а слух про тебя уже ходит. Крепкий, говорят, пацан. Не гнется перед барином. Уважаю. Но все-таки объясни, как это тебя ко мне зачалили?
– Сам не знаю. Может, вертух что-то перепутал? Загужеванный он какой-то. Перегар такой, что я сам как забуханный.
– Ну, может, попкарь попутал. Ладно, коны набьем, узнаем.
Капрон задергался. Неужели Клим всерьез за наседку его принял? Вот облом...
– Да не, со мной все чисто... – начал было он, но осекся под гнетуще-пронизывающим взглядом.
– Я же сказал, коны наведем.
Вор тоже осекся, но под приступом жестокого кашля. Рядом с койкой стояло ведро. Туда он и харкал. Кровью. Да, похоже, ему в самом деле недолго осталось.
Климу нельзя было курить. Но он смолил, как паровоз. Прокашлялся, снова сунул в рот папиросу. Немного подумал и протянул один «смоляк» Капрону. И «чирки» подал.
– Благодарю!
Курить хотелось нещадно. Но он не торопился сунуть папиросу в рот. Неторопливо размял ее в руках, смял пальцами мундштук. И только затем подцепил ее губами. Прикурил, блаженно затянулся.
– Сам откуда будешь? – спросил Клим.
– Из Лукарска. Город такой под Москвой есть.
– Лукарск?! – подозрительно покосился на него вор.
– А что, знакомый город?! – занервничал Капрон.
– Да не то чтобы знакомый. Знакомая одна у меня там живет. Девчонка совсем.
Взгляд Клима смягчился и растекся как воск на жарком солнце. Или Капрону показалось, или на самом деле на глаза навернулись слезы. Как о чем-то родном и страшно драгоценном вспомнил. Знакомая, девчонка совсем. Уж не дочь ли? Законные воры должны быть свободным от семьи и от детей. Но в то же время они люди, и ничто человеческое им не чуждо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16