— Случайный наезд. Он выскочил из-за самосвала прямо перед «жигулем». А тот шел с хорошим таким превышением скорости. Возможно, водитель был нетрезв. Потому и слинял.
— Возможно. Все возможно…
— Да… В крови Ворона — изрядное количество алкоголя. И наркотики.
— Наркотики?!
— Да.
— Он не злоупотреблял. Иногда баловался. Что за «дурь»?
— Пока не определили. Ждем ответа из лаборатории.
— Мусора не мешают?
— А зачем им? Рядовое ДТП. У них таких — .полкило задень.
— Охрану выставили?
— Естественно. И машина у больницы на постоянку. Связь со всеми устойчивая.
— Какая больница?
— Таракановская.
— Почему туда?
— Они сегодня по «Скорой» дежурные.
— Сам там был?
— Да. Трогать его не рекомендуется, поэтому в другую палату перевели его соседа.
Обещают подтянуть необходимое оборудование.
— Нужно, чтобы сделали.
— Уже делают. Ерема присматривает за этим.
— Хорошо. Хотя, если разобраться, ничего хорошего. Твои соображения?
— Похоже на несчастный случай.
— Уж очень похоже! Вот только что он хотел сообщить мне? Мне лично, и никому больше, а, Сергей?
— Ты знаешь, где он кантовался в последнее время?
— Выяснил. В Вишневом. Он с женщиной одной живет. Уже года два. Оксана Миргородская, тридцать два года…
— Мне не нужна ее биография. Вот что… Я хочу, чтобы ты съездил к нему домой.
Сейчас. И произвел там натуральный шмон. Может, Ворон оставил чего: записку, знак, он парниша был неглупый. Скорее всего, мог не на виду оставить, заныкать, но ты найди!
— Да, Николай Порфирьевич.
— Все, что не вписывается в его образ жизни, любые странные бумаги, вещички…
Короче, пройдись по хате этой по полному профилю.
— Да.
— Все, что нароешь, грузи в джип — и ко мне. Да, попроси эту подругу его…
— Оксану…
— …Оксану проехать с тобой. Попроси, а не требуй, понял? Сообщи, что случилось с ее мужиком, посмотри реакцию. Тут важно, она в деле или нет.
— Понял.
— За сколько управишься?
— Часа за два.
— Постарайся быстрее.
— Я понимаю. Постараюсь.
— Удачи, Сергей Георгиевич.
— Всем нам.
Автархан прикрыл на мгновение веки. Затылок ломило нестерпимо, болели глаза. Так было каждый день, порой голова начинала ныть тупой тяжкой болью сразу, как только он просыпался утром…
Потом. Это — потом. В их деле не предусмотрено ни тайм-аутов, ни передышек, ни санаториев. Потом. Он вытащил из коробочки две облатки с обезболивающим, запил минеральной, посидел, пережидая пульсирующие толчки в висках. Поднял трубку внутреннего телефона:
— Буряк прибыл?
— Да, Николай Порфирьевич. Ожидает.
— Пусть войдет.
Через минуту дверь растворилась, франтовато одетый мужчина лет пятидесяти прошел в комнату, дождался приглашения сесть и закурить, вынул массивный золотой портсигар, оттуда — сигарету с золотым ободком, чиркнул кремнем зажигалки.
— Меня интересует Ворон, — безо всяких предисловий произнес Автархан.
— Что именно, Николай Порфирьевич?
— Ты курируешь щипачей…
— Молодежь в основном. Семена. Мелочевка. Ворон — другого полета птица. Он работал всегда сам, один. Если угодно, воровство всегда было для него хобби. И еще — он никогда не крал у работяг. Не брал последнего. Я пытаюсь привить молодежи понятия — не очень-то удается. Все помешались на деньгах, крутизне, девках. Никто не хочет работать, все хотят только получать.
— Илья Семеныч, я уважаю твой образ мыслей, но сейчас не до философий. Ворона сбила машина. При невыясненных обстоятельствах. Непосредственно перед этим он хотел связаться со мной. Лично. Настаивал на встрече.
— Наслышан.
— Ну раз наслышан… Что делал Ворон в последнее время?
— Воровал… Отдыхал… Снова воровал. Ведь Вор-он.
— Бурый… Конкретно. Чем он занимался на прошлой неделе, вчера, позавчера — А чем он мог заниматься? Все тем же. Автархан только плотнее сжал губы. Если его и раздражало поведение Буряка… Впрочем, с некоторых пор его раздражало почти все. Причина проста: головная боль и бессонница. Усталость. Страх.
Беспричинный, изматывающий, особенно ночами. Старость?
Но показать это нельзя. Никому. Нужно оставаться сильным и властным. Таким, каким его привыкли видеть. Таким, каким он себя считал. И еще… Он знал главное: с людьми нужно разговаривать на их языке. Уж таковы люди: никто никогда никому не верит, только себе; свое мировоззрение, свою философию каждый считает единственно правильной, превращая почти в религию и поклоняясь ей; в спорах не рождается никаких истин, каждый носит свою истину в себе, и горе тому, кто посмеет •в ней усомниться. Люди не прощают неприятия себя. Никому. Поэтому хочешь повелевать — терпи. Терпи чужие слабости, чужую глупость — и пользуйся ими. Любое качество другого человека можно использовать в свою пользу; нужно только правильно расставить людей. По способностям или неспособностям. Ну а то, чего терпеть не можешь, — устраняй. Вместе с человеком, так надежнее. Власть не терпит неразрешимых противоречий. И во все века разрешает их наилучшим способом: мечом или плахой.
Черт! Все проклятая голова! Болит уже второй месяц, не давая отдыха. И гоняет по кругу дурные мысли…
— Буряк, ты что, заболел? — медленно, тяжело выговаривая слова, спросил Автархан собеседника.
— Разве я выгляжу больным?
— Ты выглядишь полным придурком! И если ты устал, тебя заменят.
— Что вы, Николай Порфирьевич! Я чувствую себя бодрым, как никогда! — попытался сострить Буряк, но, глянув в черные, как жерла стволов, зрачки Автархана, осекся побледнел так, что лицо его стало нехорошего серого цвета. Ходили слухи, что Автархан болен, что пора его менять… Что он живет понятиями прошлого, а это сейчас — как башку положить на рельсы, прямо перед поездом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28