– Не дури, – глухо одернул его Скиф. – Мирослав дело говорит. С ходу заявляться в Москву опасно. Мы еще от окопной грязи не отмылись.
– А я перед попами спину не гнул в церкви. Надо мной командиров нет. Прощевайте войнички. Целоваться не будем.
Засечный отомкнул дверь универсальным ключом, предусмотрительно прихваченным в вагоне-ресторане, спрыгнул на ходу и исчез в снежной круговерти.
Алексеев с немой мольбой глянул на Скифа. Тот поскреб пальцами жесткую щетину на бороде:
– Ладно, поверю на слово. Но если, поп, ты на самом деле сучок по слежке, все равно первым помрешь ты. Засечный мне дважды жизнь в бою спас, а ты мне кто?..
* * *
…Жизнь попа-расстриги Мирослава, в миру Влодзимежа Шабутского, была запутанной, как февральские кривые дороги. Он и сам с определенностью не смог бы ответить на вопрос: кто он?..
Происходил он из древнего шляхетского рода, чьи сирые угодья тонули по болотистым берегам речки Пшемысли. Род был славен тем, что острой татарской саблей, передаваемой от поколения к поколению, доблестно рубился с псами-крестоносцами, неизменно вставал на пути бесчисленных набегов буйных запорожских казаков и крымских ханов Гиреев. Девизом рода были слова, приписываемые Ивану Грозному.
"Един господь на вышних небесех – единый царь на всех землех славянских".
В Россию первый Шабутский попал в свите Станислава Понятовского, ставшего вскоре последним польским королем. Как бы там ни было, но шляхтич, с детства впитавший дух славянского единения, влюбился в России во фрейлину императрицы Екатерины Второй и перекрестился в православие, чуждое католическому польскому панству. Православие унаследовали и его потомки, верой-правдой служившие потом России. Одна ветвь рода пошла по военной, инженерной линии, другая, к которой относился отец Мирослав, – по церковной. Были в этой ветви даже епископы, но большей частью простые священники сельских приходов. Таковыми были расстрелянный большевиками в двадцатом году дед Мирослава, настоятель прихода под Калугой, и его отец, поступивший перед Второй мировой войной диаконом в соседний приход. В составе польской Армии Людовой дошел его отец до Берлина, а после войны местные власти не позволили ему развращать души "строителей коммунизма", и предпочел он колымские лагеря отречению от веры православной. Восемь лет строил "столицу" Колымского края, пока не попал в поле зрения хрущевской комиссии по реабилитации. Но дышать воздухом свободы застуженными на лютых магаданских морозах легкими ему пришлось всего с полгода. Упокоился он на тихом сельском кладбище бывшего своего прихода, под тремя белоствольными березами. А еще через полгода упокоилась с ним и матушка-попадья, оставив малого Влодзимежа круглым сиротой.
В том селе под Калугой, где еще теплилась в людях память о его расстрелянном деде, пригрел Влодзимежа настоятель церкви и как мог воспитал его. Окончив сельскую школу с золотой медалью, поступил юный Влодзимеж на философский факультет МГУ.
Вот тогда-то впервые и попал он в поле зрения "конторы Никанора". Капитан по фамилии Костров покопался в биографиях его родственников и без долгого промывания мозгов предложил "философу" Шабутскому быть стукачом на факультете. Влодзимеж "продинамил" капитана и под благовидным предлогом был отчислен из МГУ. Потом была армия…
К своему удивлению, служить он попал в погранвойска, на китайскую границу. Так уж случилось – именно на участке его заставы был крохотный островок Даманский. И когда полезли на него, как саранча, китайцы, пришлось пану Влодзимежу окреститься еще и в кровавой купели. Провалявшись с полгода в госпиталях и кое-как залечив простреленную в ночной атаке селезенку, подался Влодзимеж на проторенный предками путь, в Московскую духовную семинарию, что в Троице-Сергиевой лавре.
Семинарию он успешно закончил, был рукоположен в сан и стал с тех пор зваться отцом Мирославом.
Приход ему определили в Закарпатье, в самой захудалой глухомани. Сожженная еще бандеровцами деревянная церквушка, иконы и церковная утварь были разграблены. В приходском кармане лишь блоха на аркане… От безысходности и от буйства молодых нерастраченных сил решился отец Мирослав на подвиг ради веры православной…
Из православных священников Закарпатья, таких же бедолаг, как и сам, сколотил он бригаду в девятнадцать человек, обучил ее водить тяжелые грузовики и утянул с собой на строящийся БАМ, деньгу на православное дело зарабатывать. Платили на отсыпке трассы самосвальщикам до тысячи рублей в месяц: деньги бешеные по тем временам. Пять лет "долгогривые" строили "Магистраль века", а дойдя до Кодарского хребта, сдали разбитые самосвалы и вернулись в Закарпатье, к своим сиротским приходам.
На месте сожженной деревянной церкви возвел отец Мирослав с божьей помощью по собственному проекту каменную хоромину с золотыми куполами и крестами. Все заработанное на таежных марях и наледях вложил в нее, да еще и в долги влез.
А события в стране развивались, как в дурном сне.
Горбачевская перестройка, будто материнским молоком, вскормила в Закарпатье националистов, радетелей за "нэзалэжнисть". Бывшие вояки из дивизии СС "Галичина" стали национальными украинскими героями. Споры об украинской "нэзалэжнисти" проникли и в церковную среду. Даже некоторые "долгогривые" из бамовской шоферской бригады стали ратовать за отделение украинской православной церкви от "поганой москальской". В долгих бдениях прорывался к их разуму отец Мирослав, но итогом был третий поджог его Златоглавой. На этот раз дотла выгорела его красавица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121