– Что касаемо твоих мошек в конце туннеля, то на свет летать – их мелкое насекомое предназначение. Мы ж с тобой люди как-никак. Нам же с тобой не крылья, а руки дадены. Чтобы работать, значит.
– Вы не понимаете, – занервничал Неделин. – Я просто сравнил жизнь с дорогой. Мы думаем, что до смерти еще ого-го, а она тут как тут, курносая.
– Ну и где же она, твоя смерть?
– Рядышком бродит. Настигнет, мало не покажется. Р-раз, и под откос.
– Типун тебе на язык, Андрюха, – рассердился Приваров. – Вот уж балабол так балабол. Мошки какие-то… Откос… Дерезайка… Сам туда поезжай, коли приспичило. А мне – прямо. Домой, в город-герой Москву, столицу нашей родины… не в Дерезайку твою зачуханную… Тебе там самое место, как я погляжу. Вот накатаю на тебя «телегу» за то, что вчера весь состав без питьевой воды оставил, будешь тогда знать.
Неделин смекнул, что тему беседы пора менять, чтобы не портить отношения со своим непосредственным начальством. С работой в Москве туго, а без работы вообще никак.
– Если в кране нет воды, – сказал он, – значит, выпили… Ну, сами знаете кто.
– Вода на станции как раз была, – возразил Приваров. – Никто ее не выпил. Другое дело, что кому-то было не до выполнения прямых обязанностей, потому что ему, видите ли, балаболить с пассажирками из третьего вагона приспичило. И кто виноват? Пушкин? Сионисты? Или, может, лица кавказской национальности?
– Хари небритые, а не лица.
– Это у кого как, парень. Российские алкаши и бомжи, знаешь, не каждый день бреются.
– Так не от хорошей жизни! – завелся Неделин. – Нашего брата обувают все кому не лень, вот мы и бедствуем. В шоу-бизнесе Эйзенштейны прописались, рынки под азерами и прочими чучмеками, цыгане наркотой чуть ли не в открытую торгуют. Гитлера на них нет, вот что я вам скажу. Порядок нужен. Новый.
Высказавшись таким образом, Неделин победоносно взглянул на машиниста, не сразу сумевшего выдавить из себя:
– Это кто ж тебя надоумил?
– Есть умные люди.
– Постой-постой… Ты, часом, не с фашистиками ли нынешними снюхался?.. С теми, что нынче в телевизоре опять замелькали? – Глаза машиниста, устремленные на железнодорожную колею, превратились в пару щелочек, из которых сквозил неприязненный холодок. – На днях один такой в прямом эфире чуть ли не с националистическим воззванием выступил, другой хмырь свою овчарку надрочил лапу вверх вытягивать, «хайль Гитлер», мол. От с-сука.
– То не сука была, а кобель, – авторитетно возразил Неделин. – Я эту передачу тоже видал. Если бы сука, то у ней бы елда между ног не торчала.
– Да я не про собаку, а про ее дрессировщика хренового… Псих-одиночка. Все эти националисты – психи, Андрюха. Уроды, шуты гороховые. Цирк сгорел, а клоуны остались.
– Ха, клоуны! Над Гитлером тоже поначалу потешались: и усики у него уморительные, и ходит вразвалочку, как натуральный Чарли Чаплин. Да только недолго публика веселилась. Гитлер потом всем такую козью морду скорчил, что чертям в аду тошно стало.
– Вот же дурья башка! – Приваров сплюнул в сердцах.
– Гитлер? – возмутился Неделин. – Да он полмира покорил!
– Ты, ты дурень, Андрюха, ежели фашистским байкам веришь. Они, германцы, миллионы человеческих душ загубили, нет им прощения.
– Да я не с ними. Я как раз с нашими патриотами, с натуральными россиянами.
– Херня! – отрезал Приваров. – Нынче каждая сволочь в патриотизме клянется, а на деле только и мечтает, как бы где воду замутить, чтобы в той мутной водице рыбки наловить поболе. Держись от этой нечисти подальше, парень. Погубят они тебя, скинхеды лысоголовые.
– Какой же я скинхед? – усмехнулся Неделин, оглаживая свою буйную шевелюру. – И никакой я не скинхед вовсе. Так просто, идеями разными интересуюсь. Веяниями.
– Тех веяний, которых ты поднабрался, в любом общественном сортире хватает. Ты лучше свежим воздухом дыши, неиспорченным. Вот этим. – Приваров кивнул в сторону открытого окна, за которым синело ярко-голубое сентябрьское небо.
Неделин высунулся наружу, набрал полную грудь воздуха, зажмурился. Хорошо ему стало. Ветер полоскал волосы, высекал слезы из глаз. Навстречу неслись телеграфные столбы, и казалось, что один из них вот-вот снесет голову с плеч, но, поскольку этого не происходило, душу переполнял невыразимый восторг. Неделин любил жизнь, любил риск, и родину он тоже любил, хотя на свой манер.
– Шир-рока стр-рана моя р-родная! – дурашливо проорал он, перекрикивая грохот колес, после чего занырнул в кабину и доверительно признался: – Я, дядя Саша, Россию похлеще многих люблю, не сомневайтесь. Потому и не хочу, чтобы просторы наши всякой иноземной шелупони принадлежали. Мы, русские, должны сами своими богатствами владеть, натурально. А то понаехали отовсюду чебуреки всякие и командуют. С нас, бляха, хватит. Мы им спуску не дадим. Подхватим президентскую инициативу. И с рынков вытурим, и с других теплых мест.
– Кто это – «мы»?
– Кто надо, – буркнул Неделин, сердясь на себя за то, что чересчур уж разоткровенничался с машинистом. Ясно же было сказано: взгляды свои до поры до времени держать при себе, понапрасну не возникать, про свою связь с Организацией на людях не распространяться.
Да и не до разговоров было: пришло время активных действий.
– Пойду похезаю, – сказал Неделин, поворачиваясь к Приварову спиной.
– Так санитарная зона ведь, – недовольно напомнил тот. – О российских просторах на словах заботимся, а на деле изгадить их до самого горизонта норовим.
– Брюхо свело. Нет мочи терпеть.
«Пора вносить свою скромную лепту в общий котел победы», – подумал Неделин и поспешно покинул кабину локомотива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12