“Дробовик, — понял Колокольчиков и, приглядевшись, уточнил: — картечью. Он зачем-то попытался приподняться, держа майора под мышки, но тот тяжело мотнул головой и едва слышно прошептал:
— Дурак... положи. Слушай. Прудников... по телефону... жена... Алька... убить Скворцову. Ты... прости, Колокольчиков. Смешная у тебя... фамилия.
Он трудно закашлялся, с головы до ног забрызгав Колокольчикова кровью. Колокольчиков аккуратно положил его на осклизлый асфальт. Размотавшийся бинт съехал ему на правый глаз, и он раздраженно, в три рывка содрал его с головы и отбросил в сторону. Он сделал это быстро, но Селиванов уже умер. Он лежал так, как положил его старший лейтенант, странно удлинившийся, задрав к небу синий от щетины подбородок, густо перепачканный неожиданно яркой, словно бутафорской кровью. Колокольчиков снова посмотрел наверх, где над лоджией третьего этажа уже окончательно рассеялось облачко голубоватого дыма, и искренне понадеялся, что ущерб, причиненный им неизвестному стрелку, ограничился только выбитой форточкой.
Он посмотрел вдоль улицы и увидел, как неумело, рывками, разворачивается на узкой проезжей части огромный серебристый “вольво” с выбитым ветровым стеклом. Краем сознания он отметил, что стрельба позади окончательно стихла — с бандой Банкира было покончено раз и навсегда. Он закрыл майору глаза и медленно поднялся, не сводя глаз с “вольво”, который наконец развернулся, со скрежетом проехавшись правым крылом по высокому бордюру, и медленно двинулся вниз по улице, пьяно шарахаясь из стороны в сторону — водитель либо был ранен, либо совсем не умел водить машину.
— Линяем, Колокол! — прокричал сзади знакомый голос.
Точно так же он кричал там, среди неправдоподобно красивых гор, неразличимых за густым черным дымом, поднимавшимся над весело полыхающими складами ГСМ. Помнится, тогда Колокольчиков не имел ничего против того, чтобы слинять, и они побежали, изредка оборачиваясь и выпуская с колена короткую очередь. Но сейчас он только махнул рукой, и его не стали звать во второй раз: так уж у них было заведено, так уж было принято, что выбор не обсуждался, потому что в бою не до дискуссий, тем более, что все, кто мог и хотел стрелять в него, лежали на исклеванном пулями асфальте и ничего уже больше не могли и не хотели. И он побежал, но не назад, а вперед, слыша, как синхронно взревели позади изношенные движки стареньких “жигулят” и завизжали на вираже лысые покрышки. Он бежал, не вполне соображая, что делает, зная только, что упустить медленно удаляющуюся машину не имеет права и видя, что все-таки упускает, потому что водитель, сам или по чьей-то подсказке, уже ухитрился с хрустом и скрежетом воткнуть вторую передачу и вот-вот должен был нащупать третью. И он не раздумывал ни секунды, когда заметил у обочины неторопливо слезающего с огромного звероподобного “кавасаки” байкера, сплошь затянутого в черную лоснящуюся кожу. Не тратя времени на разговоры, он смахнул этого “ангела ада на колесах” в сторону, как кучку старых газет, “кавасаки” взревел и едва не выпрыгнул из-под него: Колокольчиков сто лет не водил мотоцикл, а такой мощный попался ему впервые в жизни.
...Когда поле боя очистилось, и рев мотоциклетного двигателя замер вдали, Алеша Степанцов поднялся из-за бетонного парапета лоджии и вернулся в комнату, ни разу не взглянув вниз — он чувствовал, что сегодняшних впечатлений ему хватит на три жизни вперед. Его очень беспокоило то, что Катя, которой он всегда искренне симпатизировал, похоже, влипла в какую-то ужасную историю — вся эта кровавая кутерьма явно каким-то образом вращалась вокруг нее. Алеша вспомнил, как она отодвинула чашку, не успев даже пригубить, и каким-то чужим голосом сказала: “Время”. А потом уронила пистолет. Алеша вздохнул. Компас все-таки помог, подумал он. По крайней мере, она до сих пор жива.
Внизу истошно закричала сирена подъехавшей милицейской машины. Алеша снова вздохнул и несильно вздрогнул, вспомнив об охотничьем ружье Степанцева-старшего, которое до сих пор держал в руке. Сейчас они начнут искать свидетелей, подумал он, а я торчу тут с ружьем в руке, как монумент героям-партизанам.
Он поставил ружье в шкаф, напомнив себе, что до возвращения отца с гастролей его обязательно надо будет хорошенько вычистить. Из разбитой форточки сильно тянуло сырым холодом. Алеша заткнул дыру диванной подушкой и взял в руки флейту. “В конце концов, все преходяще, а искусство вечно”, — подумал он, извлекая из флейты первый, дрожащий и жалобный звук.
...Врач “скорой помощи” разогнулся и повернул к капитану усталое худое лицо с запавшими щеками. С его нижней губы свисала прилипшая незакуренная сигарета, о которой добрый доктор Айболит, похоже, напрочь позабыл.
— Мне тут делать нечего, — бесцветным голосом сказал он. — Вам надо было звонить не в “скорую”, а в бюро ритуальных услуг. Или в трансагентство. И чтобы прислали грузчиков, которые покрепче. Это же надо, сколько накрошили... Разборка, что ли?
— Похоже, — вздохнул капитан, без особой необходимости поправляя портупею и окидывая взглядом панораму недавнего побоища.
В лоджиях уже замаячили бледные пятна лиц — зеваки осмелели и спешили насладиться невиданным зрелищем. “Зато свидетелей будет, хоть отбавляй, подумал капитан, — и каждый станет излагать свою версию происшествия, не имеющую, как правило, ничего общего с реальным ходом событий. И уж потом, потом, потом из всего этого навоза сложится более или менее достоверная картина имевшей место бойни. Я из говна леплю слона... Тьфу ты, дрянь какая!..”
Бухая тяжелыми ботинками, подбежал сержант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113