Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.— Выходи! — крикнул сержант. — Выходи, сволочь!Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.— Прикройте меня! — крикнул сержант и спрыгнул вниз.Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.— Ну что, Миша? — Один из бойцов наклонился к люку.— Ход здесь, видно, во двор. — Голос сержанта звучал глухо. Данилов Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.— Не надо, Иван Александрович, не надо, — сказал сержант и встал рядом с ним. — Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.— Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, — сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней.— Это ты, Мишка?— Я, Иван Александрович.— Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.— Белов, — спокойно позвал Иван Александрович.— Здесь, товарищ начальник.— Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.— Есть!— Сержант Костров, задержитесь, — добавил Данилов.Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость тоже, остался только профессионализм.Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.— Здесь, — ответил Белов.— Пусть увозит тело.Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную, пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний — только объективная реальность.Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.— Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..— Кто он? — Данилов шагнул к ней. Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.— Кто он? — повторил Данилов.— Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. — И она заплакала, почти закричала.— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.— У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?— Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков. — Как же так, Иван Александрович, а?..— Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.— Есть, — устало сказал он, — нашли.— Что там?— Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото — небольшой такой ящичек, но полный.— Надо оформить как добровольную выдачу.— Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело написать все, как было на самом деле.— Вы какой-то странный, товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы…— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.— Давайте и все документы мне.— А нам?— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть, в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58