А он как раз стал жаловаться, когда кто-то обратил его внимание на сходство между ним и Скимполом. Диккенс (который по совету Форстера уже и так значительно смягчил краски, создавая этот портрет) сначала пробовал исправить положение, сказав, что между Хаитом и Скимполом нет ничего общего, но потом чистосердечно признался, что поступил неправильно и очень раскаивается. Хант стал было при каждой встрече ныть о своих обидах, и некоторое время Диккенс старался держаться от него подальше. Затем, в 1855 году, Хант стал зазывать его к себе в гости, и Диккенс обещал приехать. «Надеюсь, однако, — добавил он, — что Вы не будете вновь касаться в разговоре со мной этого тягостного предмета». После смерти Ханта Диккенс поспешил уверить читателей своего журнала в том, что единственное сходство между Хантом и Скимполом заключается в их обаянии. Эту беззастенчивую ложь, безусловно, сочли доказательством отменного вкуса. Если же говорить правду, Диккенсу удалось с величайшим мастерством передать житейскую философию Ханта, вернее — отношение этого неунывающего эгоиста и эпикурейца к самому себе. Портрет Ханта-Скимпола — это непревзойденный литературный шедевр.
«Я никому так не завидую, как вам, великодушные создания, — произнес мистер Скимпол, адресуясь не к кому-либо в особенности, а вообще к нам, своим новым друзьям. — Завидую, что вам дано так поступать. Будь у меня этот дар, я упивался бы им. Испытывать к вам благодарность было бы слишком банально. Нет! Скорее уж вам, по-моему, нужно было бы сказать спасибо мне, ибо я даю вам возможность вкусить сладость собственного великодушия. Ведь вам это нравится, я уверен. Как знать, уж не пришел ли я в этот мир именно затем, чтобы вы могли полнее насладиться счастьем? Не рожден ли я лишь для того, чтобы стать вашим добрым гением, разрешая вам изредка выручать меня, если мне не совсем повезло? Мне ли сожалеть о моей житейской непрактичности и невнимании к мелочам? Ведь последствия так благотворны. Нет, я ничуть не жалею».
Скимпол, естественно, стремился осчастливить своими благодеяниями как можно больше людей. Одолжив денег у старого друга, он обращается к двум новым знакомым, говоря, что «предпочитает посеять семена щедрости в новую почву, дабы она могла распуститься невиданно прекрасным цветком». Он предоставляет друзьям решать его участь: «Бабочки свободны. Неужто человечество решится отнять у Гарольда Скимпола то, в чем оно не отказывает даже мотыльку!» Он и сам зарабатывает деньги от случая к случаю, но всякая его деятельность отличается тем же легкомыслием, с которым он залезает в долги или пускает деньги на ветер.
«Воулс? С ним, дорогая мисс Клэр, меня свели те же обстоятельства, что и с его коллегами. Он что-то там такое затеял — очень мило и любезно — возбудил против меня дело — так, кажется, принято говорить? А это дело кончилось тем, что я угодил в тюрьму. Один добрый человек не смог этого так оставить и внес за меня выкуп — сколько-то фунтов и шиллингов, уж и не припомню, и четыре пенса. Я точно знаю, что в конце там стояли четыре пенса — меня еще тогда поразило: как это я вдруг должен кому-то четыре пенса! Да... Ну, потом я свел этого доброго человека с Воулсом. Воулс меня попросил их познакомить, я и познакомил. Постойте! Ведь если разобраться, — и он с обезоруживающей улыбкой обвел нас изумленным взглядом, как будто его только что осенила эта идея, — выходит, что Воулс дал мне взятку? Он еще мне тогда что-то всучил и сказал, что это комиссионные. Что это было? Уж не бумажка ли в пять фунтов? А знаете, ей-богу, пять фунтов!»
Хант был не одинок: попали в «Холодный дом» и другие знаменитые современники Диккенса. Так Бойторн — дружеский шарж на Уолтера Сэведжа Лендора — во всяком случае, он был задуман как дружеский и казался таким автору. Что же касается Лендора, то он не испытывал по этому поводу особенного восторга. Впрочем, очень немногие способны видеть себя в смешном свете, а уж тем более радоваться тому, что кто-то высмеивает их странности на страницах книги. Нужно полагать, что Лендор счел этот поступок проявлением дурного вкуса со стороны человека, которым так восхищался. Во всяком случае, с тех пор он отзывался о Диккенсе довольно резко, хотя внешне в их отношениях ничто не изменилось.
Есть в романе еще три особенности, заслуживающие того, чтобы на них остановиться. Во-первых, здесь отчетливо ощущается влияние Карлейля, перед которым так преклонялся Диккенс: книга написана тем же отрывистым стилем, которым славится «Французская революция». Во-вторых, из романа очевидно, что чем ближе автор узнает «высшее общество», тем большей неприязнью проникается к нему: достаточно назвать сцены, происходящие в доме и загородном имении сэра Лестера Дедлока. В жизни Диккенсу так и не довелось как следует познакомиться с дедлоками, но, несмотря на это, он сумел безошибочно угадать многие их отличительные свойства. В то время принято было считать, что Диккенсу не по силам создать тип джентльмена — представителя старой земельной знати. Так, должно быть, думали и эти самые джентльмены, отнюдь не догадывавшиеся о собственных странностях, и те, кто ими восхищался и мечтал стать одним из них, — иными словами, так думало большинство. Редкостная удача (впрочем, в этой книге такие удачи не редкость) — портрет сэра Лестера, когда он сидит в глубоком кресле и смотрит в камин, слушая, как стряпчий читает ему показания, данные под присягой, и, видимо, «одобряя, с высоты своего величия, все эти юридические повторения и длинноты, представляющие собой одну из твердынь британской нации».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161